Ждете от меня заверений и клятв, господин Казанцев? Рассчитываете, что я брошусь с пеной у рта опровергать ваши слова? А вот не будет по-вашему!
Я отвернулась, завела мотор, со злостью ударила по газам – машина взревела и рванула вперед, к очередному взгорку. Резкое ускорение откинуло и вжало нас в спинки сидений.
Целиком сосредоточившись на максимально быстром прохождении трассы, я смотрела только вперед, предоставив инструктору возможность подумать о том, как и в чем он не прав.
Казанцев некоторое время молчал. Потом спросил тихо:
– Я тебя чем-то обидел, Полина?
– Не обидел, но и не обрадовал, – ответила чуть ворчливо, выводя Шкоду из крутого поворота.
– Полина, что я не так сделал? – тон Казанцева стал просящим.
Я снизошла до объяснений:
– Вы, Александр Аркадьевич, сами себе придумали что-то там про жалость, сами обиделись... Я бы хотела, чтобы вы общались со мной, а не с вашими представлениями обо мне. Иначе у нас с вами точно ничего не получится.
Казанцев снова замолк. Видимо, переваривал услышанное.
Ох, как же непросто мне с ним будет!
Инструктор молчал до конца занятия, предоставив мне самостоятельно гонять по пересеченной местности пустыря, заросшего кустарником и бурьяном. Я даже интереса ради свернула пару раз с известного мне пути на почти незаметные тропки – исследовала новые пути и тренировалась ездить по незнакомой дороге.
А когда в очередной раз вернулась к началу маршрута, мужчина, наконец, заговорил:
– Полина, останови, пожалуйста.
Я послушалась. Заглушила движок, положила руки на колени и развернулась к Казанцеву, гадая, что же еще он хочет мне сказать.
– Я должен извиниться перед тобой, – заговорил Александр Аркадьевич, и я с трудом удержалась от того, чтобы перебить его удивленным восклицанием. – Вижу в твоих глазах недоверие и понимаю, чем оно вызвано. – Мужчина прижал подушечками пальцев подрагивающий на щеке мускул, который явно мешал ему говорить. – До сих пор я вел себя неприветливо, почти невежливо – и за это прошу прощения. Мало того, пока ты честно помогала людям справляться с их бедами, я успел напридумывать про тебя много нехорошего, решил, что ты, подобно многим молодым девчонкам со смазливой внешностью, нашла себе богатого папика.
– А неплохая, кстати, мысль! Как это я сама не додумалась? – не удержалась, перебила инструктора насмешливой репликой.
Казанцев покачал головой:
– Не надо иронии, Полина. Сам знаю, что идиот. Простишь меня?
– Только если вы, Александр Аркадьевич, пообещаете, что больше не станете додумывать про меня всякой ерунды, а начнете задавать вопросы и попробуете хоть чуточку больше доверять мне.
– Я… буду учиться доверять тебе, Полина. Дай и ты мне время. – Казанцев был предельно серьезен.
– Хорошо.
– И, если тебе не сложно, давай уже на «ты». А то и правда, обращаешься ко мне, будто я или профессор, или твой самый большой начальник.
– А ты и есть профессор – доктор гоночных наук, – пошутила я, надеясь хоть немного снизить градус возникшего между нами напряжения.
– Шутница...
Александр Аркадьевич усмехнулся – печально, задумчиво и нежно, поймал мою руку, прижал ее к своим губам, закрыл глаза. Я не сопротивлялась этой сдержанной ласке: знала, что ему это сейчас нужно.
Через некоторое время Казанцев открыл глаза, отпустил мои пальцы.
– Позволишь отвезти тебя домой? – спросил тихо.
– Да. Мне будет приятно.
Мы поставили Шкоду в гараж и, прихватив Виктора, загрузились в джип Казанцева.
22. Казанцев Просто поразительно, какую власть имеет женщина над влюбленным в нее мужчиной! Одно короткое прикосновение пальчиков Полины, одна улыбка плюс согласие на то, чтобы я проводил, точнее, подвез ее до дома – и вот эмоции растут и пухнут, словно их приправили дрожжами. В груди тесно так, что дышать нечем, а сердце бьет молотом в ребра, пытаясь проломить ставшую вдруг слишком узкой для него темницу грудной клетки.
Я нарочно сел за руль сам: мне нужно было срочно чем-то занять руки, иначе не уверен, что сумел бы удержаться и не прикасаться к ученице, которая еще пару часов назад казалась недосягаемой мечтой, а теперь вдруг дала понять, что готова принять мои ухаживания.
Наверное, было бы лучше, если бы Виктор оставался с нами в салоне автомобиля до конца – до тех пор, пока я не высажу Лисицыну у дверей ее подъезда, но маршрут был уже известен, и я не стал его менять: не хотел, чтобы наш администратор догадался или хотя бы заподозрил, что между мной и Полиной что-то происходит.
Всю дорогу я отмалчивался, прислушиваясь к легкой беседе, которую затеяли мои спутники. Иногда Виктор пытался втянуть меня в разговор, но я отделывался короткими репликами или даже мычанием типа «угу» или «не-а». Общаться не было сил. Их едва хватало на то, чтобы следить за дорогой. Все, чего хотелось – это схватить сидящую рядом девчонку в охапку, усадить ее себе на колени, запустить руки под подол светлой юбки разлетайки и мять, мять до одури ее гладкие бедра и упругую попку.
От Полины пахло чем-то фруктовым или ягодным – так, наверное, пахли бы персики, присыпанные малиной.
Стоп, Казанцев! Не думай ни о персиках, ни о малине, ни о прочих фруктах, с которыми почему-то ассоциируются части женского тела. Тела Полины Лисицыной.
Ты за рулем, Саня!
...Интересно, каковы на вкус ее губы? Мне необходимо это узнать. Срочно! Потому что без этого знания я вообще разучусь спать.
Я так замечтался, что чуть не проехал нужный поворот.
Виктор вовремя окликнул меня:
– Александр Аркадьевич, вот же мой дом! Нам сюда!
– Да, точно.
Я въехал во двор, припарковался возле нужного подъезда, высадил парня, которого уже встречал младший брат. Пожелав мальчишкам доброй ночи, я поспешил вернуться в автомобиль.
Полина ждала моего возвращения, не выходя из салона.
– Теперь тебя отвезем, – я снова попытался ей улыбнуться – как тогда, на пустыре.
Губы слушались плохо. Похоже, за четыре года мышцы, отвечающие за улыбку, просто атрофировались по той причине, что я ими не пользовался. Растягивать рот было почти больно. Еще болезненнее была мысль о том, что за все прошедшие годы я не нашел ни единого повода для радости. Да и шутки словно разучился понимать – как ни старался Жорик, какие ни травил анекдоты – меня ничто не брало.
– Тебе идет улыбка, – сообщила ученица, пока я выруливал на шоссе.
Лучше бы она молчала. Сомнения в искренности ее слов резанули по нервным окончаниям сотнями бритвенных лезвий. Я сбился с дыхания, хрипло выдохнул, набрал в легкие воздуха и попросил:
