Валюта ведёт взглядом, раскалённым, словно утюг, и каждый, на кого он находит, буквально вглаживается в обстановку, растворяется в окружающей среде. Ребята бережно хранят тишину, даже дышать, кажется, научились все вместе, чтобы не привлекать к себе внимания какими-то выбивающимися из общего фона звуками.
Тем не менее Валюта решает прокипятить среди них воздух рыхлым, раскачивающимся, как канатоходец на канате, на высокой ноте голосом:
— А вы, ребята, я не представляю, куда вы смотрите. Ваш товарищ, человек, что живёт с вами по соседству, совершает такие отвратительные действия. Мало того, эти действия направлены во вред ректорату, хотя это и не главное. Я считаю, это и ваша вина тоже. Только нездоровая атмосфера могла так испортить человека…
Яник запутался в своих шнурках, вяло переступая, пытается выбраться из неожиданной ловушки. Увидев Ислама, он говорит:
— Я им признался.
Его новая натура где-то укрылась, и снаружи остались знакомые ужимки и мягкий, как ломоть варёной рыбы, безвольный голос.
— В чём признался?
Он говорит тихо, чтобы не перебить Валюту, которая вдохновенно вещает, глядя поверх голов. Она демонстративно не замечает Ислама, но Хасанов и не ищет её внимания.
— Ну что я это… то самое…
Ислам не слушает его — обратил всё внимание на директора. Со скучающим видом вялыми движениями тот оправляет полы пиджака, ищет там приставшие ниточки и брезгливо вытягивает их, словно червей из земли. На Яно даже не глядит — всё уже касательно него решил, да и зачем сердиться на несознательного студента, который сам явился с повинной? Исключить, да и дело с концом…
Тем не менее он кажется ожогом на полотне окна, от него разит такой злобой, что даже Валюта старается вжать голову в плечи, словно большая черепаха. Из ноздрей валит горячий пар, и Ислам чувствует, как слова мгновенно высыхают, уже во рту становятся хрупкими и ломкими. Кажется, в нос заползает запах гари.
— У вас не будет закурить?
— Что?!
— Закурить.
За спиной прокатывается тяжёлый вдох.
Директор даже не поморщился, хотя видно по глазам, как перекосило. Потрясающе владеет собой. Взгляд ледяной, зрачки выплывают из озёр белков, как два больших айсберга, вот-вот затрут хлипкое тело Ислама между собой… Едва заметное подрагивание пальцев. Раздумывает, как поступить.
Все эти мысли проносятся в голове Хасанова со свистом и грохотом локомотива. Остаётся пустота и дрожь в коленках. Ислам чувствует, что не удерживает развязный тон и непринуждённую позу. Ниточки, на которых он должен по задумке болтаться, напрягаются, становятся как струны, как нервы. Позвоночник выкручивает в обратную сторону. Хасанов в панике думает, что то, что он пытается удержать в ладонях, неизмеримо больше их.
— Я не курю, молодой человек. Не советовал бы и вам. Не стал бы на вашем месте в таком молодом возрасте портить здоровье.
Ислам сглатывает и продолжает:
— А я бы не стал осложнять жизнь своим студентам. На вашем месте. Многие из них, знаете, пытаются учиться. Помимо того, что снабжают ваших коллег карманными деньгами и государство — бесплатной рабочей силой.
Только теперь он замечает мёртвую тишину вокруг. Оглядывается, чтобы удостовериться, что они вдруг не оказались наедине с деканом, и видит обращённые к себе лица.
Нет, не удалось вывести его из себя. Только брови приподнимаются, как будто привстают на цыпочки.
— Что вы хотите сказать? И, кстати, как ваша фамилия?
— Хасанов. Четвёртый курс, двадцать седьмая группа. Я хочу сказать, что это я помочился на вашу машину.
— А вот тот мальчик говорит, что он.
Ислам отрезает короткий взгляд и отправляет его Яно.
— Он не мог. Как он мог это сделать, когда это сделал я? Когда я расстёгивал ширинку, никого рядом не было. Это точно: я специально посмотрел.
— Ну, хорошо, — снисходительно говорит директор после недолгого молчания и наконец удостаивает взглядом Яно. Пузырь горячего воздуха раздувается в нём до таких размеров, что на шее и на тщательно выбритых висках набухают синюшные вены. — Раз такое дело… Наталья Владимировна, что скажете? Я думаю, раз такое дело, нужно попросить покинуть наше заведение обоих. У нас ведь не бордель, чтобы изливать душу вот таким вот варварским, — едва заметное дрожание в уголках рта, — способом. У нас, как вы верно заметили, люди пытаются учиться. Может быть, в будущем, если вы подадите заявления на восстановление, мы их рассмотрим. При условии, что вы бросите курить… Но пока что — все соответствующие документы можете получить в отделе кадров. Наталья Владимировна отдаст распоряжения.
Разворачивается, и туфли шваркают по продавленному, вытертому до однородного серого оттенка ковру в прихожей. Следом после некоторого промедления бросаются деканши, будто к ним от костистых рук директора привязаны ниточки.
Остаётся Яно со своими шнурками. Взгляд Хасанова по широкой дуге обегает его, почему-то болезненно стыдно, что вмешался в эти разборки, помешал, возможно, становлению героя… Яно ничего не говорит, только пытается глубже вжаться в свой угол, расплыться на полу чёрным пятном, превратиться в тень от чего-нибудь как можно более незначительного. Ислам решает его пока оставить.
Ступеньки текут под ногами, упираются в знакомое пузо, размером с пивной бочонок. Мишаня стоит, расставив ноги, и недобро глядя вниз. От замызганной тельняшки тянет перцем и корицей, пальцы измазаны в жире, оставляют следы на сгибах локтя, когда выразительно по ним постукивают.
— У меня на плите рис подгорает, — мрачно говорит он.
— От тебя пахнет курицей, — апатично парирует Ислам.
— Курицу я уже пожарил. А вот из-за тебя я остался без гарнира.
— Заходи, отсыплю каши. Завтра заходи.
Миша хмыкает. Живот в растянутой, собирающейся книзу складками тельняшке остаётся позади. Ребята стряхивают с себя изморозь, избегая смотреть ему в глаза и стараясь освободить Исламу как можно больше пространства, тянутся наверх. Соберутся сейчас в своих гостиных и, сдвинув головы, обсудят произошедшее. Кто-то остаётся курить, вытягивая из мятых никотиновых палочек дым, и в молчании сигареты блуждают из рук в руки.
Ислама трясёт. Чтобы отвлечься, он снова размышляет о Кате. Несёт перед собой улыбку, когда представляет её гуляющей по мостам, под мышкой зонт-тросточка, а другая рука цепляется за чью-то ладонь. Мимо проплывает до тошноты солнечное окно, и Ислам гадает, какая сейчас погода в Питере. Может быть, к вечеру с поверхности реки, по лужам, как по кочкам, потянулся в город туман…
Замечтавшись, торжественно он вносит улыбку в комнату. Отвечает на вопросы Наташи, её голос теперь балансирует у какой-то пропасти, умудряется перебивать себя саму, в то время как у него — по-тибетски спокоен.
— Ты правильно сделала, что не высовывалась.
