Книга Вьюга юности - Ксения Беленкова

Каникулы подходили к концу. И Саша до сих пор не могла понять, как за такое короткое время могло произойти столько невообразимых перемен. Жизнь будто бы задавала задачки и сама же подсказывала ответы. Жизнь учила ее учиться жить…

Перед отъездом Саше оставался еще один серьезный разговор. Она не решалась на него так долго, что теперь уже не нужно было требовать от бабушки раскрытия семейных секретов – надо лишь сказать о том, что они давно раскрыты.

Тем вечером Саша налила две чашки молока и сама пришла к бабушке в комнату. Простая, но уютная обстановка привлекала постоянством, кажется, тут ничего не менялось. Сколько Саша себя помнила, здесь всегда висели эти коричневые занавески в рыжих подсолнухах. Кровать, комод, трюмо – все на своих местах. Чуть поскрипывал пол под разлинованными половицами. Здесь пахло вечно молодой стариной отутюженных простыней. Бабушка уже приготовилась ко сну, но очень обрадовалась приходу внучки. Как всегда, села поближе, убрала волосы от ее лица за уши и приготовилась к поздней беседе.

– Бабуль, тут один разговор есть… – начала Саша, и слова посыпались из нее, как конфетти из хлопушки.

Когда бабушка узнала о том, что Миша раскрыл тайну своего рождения, то чуть не расплакалась от облегчения. Она не стала отпираться и скрывать правду.

– У меня гора с плеч, – выдохнула бабушка. – Я очень боялась лезть в эту историю – твоя мама должна была сама во всем признаться. Прошло столько времени, что правда никому бы не повредила. Когда мы узнали о болезни Павла Львовича, сразу поняли: пришло время раскрыть тайну Мишиного рождения! Но очень уж нам не хотелось омрачать Новый год старыми тайнами. И кто же знал, что Павлуше настолько мало осталось…

А потом своим как всегда длинным рассказом бабушка подтвердила все то, что Саша по крупицам собирала все эти каникулы – правда жила в Истре своей тайной жизнью, постепенно открываясь тем, кто был готов узнать ее.

– Бабуль, ты же все знала, – Саша всматривалась в родное лицо. – Но как вы с мамой могли столько лет обманывать Мишу и меня? Я не понимаю! Не могу понять!

Бабушка погладила Сашины волосы, отхлебнула молока и, немного помолчав, сказала:

– Эта ложь была единственно возможной правдой для нас долгие годы. Твоей маме надо было учиться и прямо смотреть в глаза одноклассникам. Для Паши правда грозила судом. А Миша, по сути, ничего не терял, живя в окружении любящих его женщин. – Бабушка вздохнула, поежилась и накинула на плечи пуховый платок. Так она делала всегда, если чувствовала себя неуверенно, незащищенно. – А потом ложь так сильно вплелась в нашу жизнь, что казалось, тронешь ее, и этот плющ обмотает, задушит своей тяжестью и силой. Нам было страшно бороться с этой ложью, не зная, кто выйдет победителем. Вот и сейчас я боюсь, что ты рассердишься и не сможешь нас простить…

Саша смотрела на бабушку, которая прятала вздрагивающие плечи в пушистом платке, и понимала, что не испытывает больше никакой злости. Она ушла куда-то и казалась теперь забытым страшным сном. Теперь Саша не сомневалась, что ее здесь любят, а всякая ложь была призвана лишь уберечь, как можно дольше сохранить нерушимым ее совершенный мир.

– И вовсе я не сержусь, – сказала тогда Саша, запивая молоком маленького ежика, что застрял в горле и драл его своими иголками. – С чего это я буду сердиться? Просто было непонятно… и обидно.

А потом не выдержала и разревелась, как маленькая.

– Прости нас, родная, – шепнула бабушка.

Тогда Саша схватила ее в охапку и уткнулась носом в теплый платок. Они все сидели, всхлипывая и успокаивая друг друга, пока сон не начал слеплять их и без того тяжелые веки. Все это было так непросто, и Саша не взялась бы теперь утверждать, как повела бы себя она в этой сложной ситуации. В ту ночь впервые в жизни Саша сама уложила бабушку спать. Бережно укрыла ее одеялом, точно ребенка, и еще долго сидела возле постели, пока не услышала ровное дыхание спящего человека. А потом потихоньку выскользнула из комнаты и пошла к себе. В доме было темно и тихо. Саша пробиралась сквозь эту темноту и была рада ей, как спасительному убежищу, в котором можно было спрятать свою слабость…

Этой ночью Саше приснился необыкновенный сон: будто Павел Львович стоит на высоком холме под низким небом, улыбается и машет ей рукой. Художник был юн и свеж: вовсе не такой усталый и измученный, как в последние дни. Но больше всего удивляло даже не его помолодевшее лицо, не крепкое тело; самым большим чудом была его одежда! Сшитая из лоскутов картин, она хранила в себе и зелень лета, и белизну зимы. Яркие ягоды клубники рассыпались по воротнику, а брюки утопали в снегах. Саша даже разглядела на одном рукаве трубу их собственного дома. Дым из этой трубы клубился по плечу и таял где-то в облаках возле солнечного кармана. Картины жили на художнике, постоянно сменяя одна другую. Лето облетало осенью, а зима текла весенними ручьями. Иногда времена года словно играли друг с другом: из сугробов прорастали яблони в цвету, а капель стучала по золотым листьям. Там были истринские улицы и дворы, река, бегущая меж холмов, леса и поля – все это жило в одежде Павла Львовича, нарисованное, но как живое. А он все улыбался и махал рукой…

Проснувшись, Саша поняла, что тоже улыбается ему в ответ. Она выглянула в окно – над Истрой стоял ясный день, и солнце играло лучами на морозных узорах стекла, поддразнивая – просыпайся, конец каникулам!

Вчера вечером родители вернулись из Индии, и уже сегодня папа должен забрать ее в суетную Москву, где ждут школьные будни. А Людка обязательно завалит последними сплетнями: расскажет о кинопремьерах и посадит на какую-нибудь модную диету – после праздников всегда тяжело застегивать старые добрые джинсы. Ой, а помирилась ли она с Максом? Наверное – да, раз не звонит ей последние дни. Сашу кольнула совесть: надо же было так погрязнуть в своих делах, что проблемы подруги совершенно вылетели из головы. Сейчас вся московская жизнь казалась Саше такой странной и чужой – словно она провалилась в дыру между прошлым и будущим и не знала, в какую сторону теперь выбираться…