— Борос, — мрачно сказал Конан. — Расскажи об Аль-Киире. Но постарайся кратко. Он вернется в наш мир, может быть, уже на рассвете, если мы ничего не предпримем.
Борос испуганно глотнул воздуха, подергал себя за бороду и заговорил дрожащим голосом, который выдавал его возраст больше, чем что-либо иное. Он говорил о тех днях, когда древний Офир был еще молодым, об отрядах Аль-Киира, о Круге Праведного Пути, о пленении и изгнании бога-демона и о тех, которые хотят вернуть веру в него и самого бога, алчущего столь страшных жертвоприношений.
Когда он закончил, воцарилось испуганное молчание, прерываемое лишь уханьем совы и тяжелым дыханием людей.
— Если мы явимся к Искандриану с такой историей, — сказал Конан, — то он сочтет это происками партии аристократов и велит нас убить или объявит сумасшедшими и запрет — а тогда уже будет поздно. Но каждое слово этого рассказа — правда, и все это дело в целом убивает вернее, чем удар копья в сердце. Борос рассказал вам, какая судьба ожидает ваших сестер, жен, дочерей, если они горды и прекрасны. Я еду к Вратам Аль-Киира, чтобы предотвратить самое худшее. Кто со мной?
Долгое время лишь молчание было ему ответом. Затем вперед вышла, подняв голову, Юлия.
— Если нет мужества у тех, кто называет себя мужчинами, то, по крайней мере, я буду сопровождать тебя.
— Ты ляжешь спать на свой матрас, — рявкнул Махаон, — или я свяжу тебя, как это делала Карела, и оставлю так до своего возвращения.
Девушка юркнула за спину Бороса и испытующе посмотрела на седого ветерана, словно хотела дознаться, не собирается ли он и впрямь исполнить свою угрозу. Махаон кивнул с довольным видом и повернулся в седле к Конану.
— С тех пор, как я дерусь за тебя, киммериец, я имел дело с колдунами больше, чем другой за всю свою жизнь. Колдовство не так уж много значит.
— Сова, ухающая в новолуние, предвещает смерть, — мрачно прогудел Нарус. — Но я еще никогда не видел бога. Я тоже с тобой, киммериец.
Один за другим семеро наемников решались идти с Конаном, и голоса их звучали смущенно, потому что девушка превзошла их мужеством и была готова идти спасать от кровавого ритуала женщину, которая ее так унизила. Но это вовсе не означало, что все преодолели свой страх.
Взгляд Конана скользнул по лицам, освещенным слабым светом фонарей, и киммериец вздохнул.
— Нас вполне достаточно, — сказал он (только ради того, чтобы заставить себя поверить в это). — Потому что нас должно быть достаточно. Кларан, Мемтес, возьмите своих лошадей.
Оба, кого он назвал по имени, поставили фонари и побежали к стойлам.
— Мы выступаем сразу же, как только они вернутся, — продолжал он. — На гору придется забираться пешком, потому что лошади не полезут по граниту...
— Подожди, Конан, — вмешался Борос. — Спешка нужна только при ловле блох. Если, конечно, ты не торопишься угробить нас всех и себя в придачу. Сначала ты должен завладеть посохом Аванрахаша.
— На это нет времени, старик, — сердито возразил Конан. Он нетерпеливо повернулся в седле, чтобы поглядеть сквозь глубокую темноту на Врата Аль-Киира. Все еще горели там факелы, и слабый их свет, казалось, мигал, издеваясь над киммерийцем. Что там происходит с Карелой, пока он сидит тут на лошади, как конная статуя?
— Если ты отправишься убивать льва, — возразил бородач, — ты тоже скажешь, что у тебя нет времени взять с собой лук и копье? Что ты его, чтобы не тратить время зря, лучше задушишь голыми руками?
Ты хочешь встать на пути Аль-Киира! Не воображаешь ли ты и в самом деле, что твое мужество и твой клинок — это все, что нужно для битвы против бога? С таким же успехом ты мог бы просто перерезать себе горло.
Конан вцепился в поводье. Он не страшился смерти, хотя искал ее не больше, чем любой другой человек. Но его смерть будет бессмысленной, если Карела будет принесена в жертву и Аль-Киир вырвется на волю и начнет пожирать человечество. Конан принял решение быстро, как того требовала ситуация. Он бросил поводья Махаону и соскочил на землю.
— Возьми моего жеребца к горе, — приказал он, стаскивая с себя доспехи. То, что он должен сделать, лучше делать без лишней тяжести. Потом киммериец сел на землю и снял с себя сапоги. — Я встречу вас на перекрестке у подножия горы.
— Ты вообще знаешь хоть, где искать этот посох, о котором говорил старик? — осведомился Махаон.
— В тронном зале, — заявил Борос. — По древнему закону, скипетр и корона после смерти короля должны девять дней и девять ночей лежать на троне. Валентиус нарушил традицию, сразу надев корону, но он не осмелился полностью пренебречь ею.
— В королевском дворце! — воскликнул Махаон. — Киммериец, ты, должно быть, рехнулся, если полагаешь, что сумеешь забраться туда! Идем! Честной сталью сделаем все, что сумеем!
— Когда-то я был взломщиком и вором, — возразил Конан. — Это не первый дворец, куда я вхожу не через дверь.
Теперь на нем была только набедренная повязка. Он перекинул перевязь через грудь, так что меч оказался у него за спиной, а кинжал повесил под левую мышку. Кларан и Мемтес вернулись верхом, и копыта их лошадей звенели на толстых каменных плитах двора.
— Я приду к перекрестку с посохом, на это можете положиться. Будьте там.
Шагая быстрым, широким шагом, Конан исчез в ночи. За ним со двора выехали Махаон и остальные. Они направили своих лошадей в противоположную сторону, к северным воротам. Киммериец уже растворился в темноте: дух, исполненный решимости убивать, который спешил по неосвещенным, безлюдным улицам Ианты. Каждая дверь была заперта, каждое окно закрыто ставнями. Жители города прятались от собственного страха перед неясным будущим, забившись в свои дома. Только несколько ободранных псов, изголодавшихся до костей, рыскали в переулках в поисках отбросов. Но и они шарахались от огромной фигуры киммерийца. Булыжник мостовой ложился под его жесткие босые ноги, точно скалы родной Киммерии, и это ощущение окрыляло его. Ему казалось, что он снова мальчишка в горах. Дыхание его участилось, и он мчался вперед — ради Карелы, ради любой другой женщины, обреченной потерять жизнь (и больше чем жизнь), если предприятие его сорвется.
Снова заухала сова, и Конан вспомнил слова Наруса. Может быть, ее крик и вправду означал смерть — для него или кого-то иного. Кром, суровый и жестокий бог скудных ледяных стран севера, где Конан родился, дает человеку только жизнь и волю, но он не обещает при этом, что жизнь будет долгой или что воля всегда одержит верх. Человеку ничего не остается, как бороться и снова бороться — всегда, покуда он еще дышит.
Киммериец замедлил шаги тогда, когда перед ним выросли тяжелые стены королевского дворца и на фоне неба темной тенью поднялись зубцы и шпили башен. Толстая, обитая железом дверь была закрыта и, без сомнения, заперта на замок. Но он и не поглядел в их сторону. Он не собирался проникнуть во дворец через дверь.
