Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 99
С этого момента судьба Биня оказывалась в руках одного из вьетконговцев, решившего израсходовать свои скудные запасы воды и мыла не на гигиенические процедуры, а на пытку. Привязанному к доске Джеймсу Юну (или, во время других сеансов съемок, дублирующему его каскадеру) обматывали голову грязной тряпкой. Затем один из партизан наполнял водой походную флягу Финча и медленно опорожнял ее, держа примерно в футе над головой пленника. К счастью для Юна, это происходило лишь на съемках с дублером. Последнему затыкали под тряпкой ноздри и вставляли в рот трубочку, поскольку дышать под водопадом, конечно, невозможно. Тебе кажется, что ты тонешь, – во всяком случае, так объясняли мне заключенные, пережившие этот вид допроса с пристрастием, который охотно практиковали еще испанские инквизиторы. Процедура повторялась снова и снова, и пока вода низвергалась на лицо несчастного Биня, все вьетконговцы толпились вокруг, пиная его, толкая и осыпая проклятиями – разумеется, понарошку. Как же он, бедный, метался! Как булькал! Как ходили ходуном его грудь и плечи! На открытом месте, под солнцем, жгучим, как Софи Лорен, потеть от усердия скоро начинал не только пленник, но и сами статисты. Мало кто понимает, что избивать людей – тяжелая работа. Многие следователи на моей памяти повреждали себе связки или сухожилия, получали вывихи и растяжение спины, даже ломали пальцы рук и ног или другие косточки стоп и кистей, не говоря уж о сорванном голосе. Ведь пока узник кричит, плачет, задыхается, признается (или делает вид, что признается) в своих преступлениях, а то и просто лжет, следователь должен выдавать непрерывный поток ругани, оскорблений, насмешек и каверзных вопросов с концентрацией и изобретательностью женщины, оказывающей секс-услуги по телефону. Не повторяться при этом очень трудно, и по крайней мере здесь успехи статистов оставляли желать лучшего. Но винить их за это не стоило: они не были профессионалами, а в сценарии говорилось лишь, что “вьетконговцы проклинают и унижают Биня на своем языке”. Вынужденные импровизировать, статисты продолжали гортанно выкрикивать на вьетнамском одни и те же слова, которые прочно засели в голове у всех участников тогдашних съемок. Большинство киношников так и не узнали, как сказать по-вьетнамски “спасибо” или “пожалуйста”, однако к концу экспедиции все знали, как будет “я имел твою мать” или “человек, поимевший свою мать”, в зависимости от того, как перевести ду ма. Я сам никогда особенно не увлекался сквернословием, но не мог не восхищаться, глядя, как статисты выжимают из лимончика этого выражения последние капли сока, употребляя его как существительное, глагол, прилагательное, наречие и междометие, причем с различными интонациями не только гнева и ненависти, но порой и сочувствия. Ду ма! Ду ма! Ду ма!
Затем, после избиения, проклятий и пытки водой, с головы Биня сдирали мокрую тряпку, являя зрителям лицо Юна, понимающего, что ему вряд ли еще когда-нибудь представится такая возможность взять “Оскара” за лучшую мужскую роль второго плана. От него уже много раз избавлялись на экране как от безликого уроженца Востока, но ни одна из тех смертей не была такой мучительной, такой благородной. Смотри-ка, сказал он мне как-то вечером в гостиничном баре. Мне всаживал нож в спину Эрнест Боргнайн и стрелял в голову Фрэнк Синатра, меня убивал кастетом Роберт Митчем, душил Джеймс Коберн и вешал один характерный актер, которого ты не знаешь, а еще один сталкивал с небоскреба, я выпрыгивал из иллюминатора цеппелина и попадал в лапы к китайским гангстерам, которые запихивали меня в мешок с бельем и топили в Гудзоне. Ах да, еще мне выпускал кишки взвод японцев. Но каждый раз это была быстрая смерть. Каждый раз мне доставалось всего несколько секунд экранного времени, и то в лучшем случае. Но теперь – и он снова блеснул своей ошеломительной улыбкой, достойной королевы красоты в момент коронования, – теперь им придется убивать меня целую вечность.
Итак, когда тряпку разматывали – а в течение допроса это происходило многократно, – Джеймс Юн озирался вокруг с жадным упоением человека, понимающего, что хотя бы на сей раз он не останется в тени бесконечно обаятельного непобедимого херувимчика, чья мать запретила ему смотреть на это безобразие. Он морщился, он стонал, он хрипел, он кричал, он вопил, он рыдал – и все настоящими слезами, берущимися из какого-то неиссякаемого источника в недрах его тела. После этого он орал, визжал, вопил, извивался, корчился, выгибался, метался и бился в судорогах, а завершилось все это тем, что его вырвало густой, кисло пахнущей массой, недопереваренным завтраком из яичницы с чоризо. Когда был отснят первый продолжительный дубль, на поляне воцарилась благоговейная тишина – члены группы ошеломленно взирали на то, что осталось от Джеймса Юна, измордованного, как нахальный раб на американской плантации. Сам Творец взял влажное полотенце, опустился на колени около все еще привязанного к доске Юна и бережно стер блевотину с его лица. Это было великолепно, Джимми, просто великолепно.
Спасибо, пробормотал Юн.
А теперь давай еще разок. Ну, знаешь, на всякий случай.
На самом деле пришлось сделать еще шесть дублей, и только потом Творец заявил, что он удовлетворен. В полдень, после третьего дубля, Творец предложил Юну сделать перерыв на ланч, но тот содрогнулся и прошептал: не надо меня отвязывать. Меня же пытают. Пока вся команда прохлаждалась под мирной сенью столовой, я присел рядом с Юном и предложил прикрыть его зонтиком, но он с черепашьим упорством покачал головой. Нет, черт возьми, я вытерплю это до конца. Подумаешь, всего час на солнце! Парням вроде Биня досталось больше, правда? Гораздо больше, подтвердил я. По крайней мере, мучения Юна должны были кончиться сегодня, тогда как настоящих узников истязали по многу дней, недель, месяцев и даже лет. Согласно данным нашей разведки, так обстояло дело с теми, кого брали в плен мои товарищи-коммунисты, но то же самое происходило и с теми, кого допрашивали мои коллеги из Особого отдела. Что было причиной таких долгих допросов в Особом отделе – исполнительность полицейских, нехватка у них воображения или склонность к садизму? И то, и другое, и третье, отвечал Клод. И все же скудость фантазии и садизм противоречат исполнительности. Он читал лекцию группе сотрудников Особого отдела в Национальном следственно-допросном центре; немигающие глаза окон нашего класса смотрели на сайгонские доки. Все двадцать курсантов этой подпольной специальности, включая вашего покорного слугу, раньше подолгу служили в армии или полиции, но нас все еще подавлял его авторитет, его манера наставлять нас с апломбом профессора Сорбонны, Гарварда или Кембриджа. Грубая сила – это не метод, джентльмены, если ваша задача состоит в том, чтобы добиться информации и сотрудничества. Ответы, которые вы получите с помощью грубой силы, будут плохими, лживыми, обрывочными или – что хуже всего – теми, какие, по мнению арестованного, вы хотите от него услышать. Он скажет вам что угодно, лишь бы прекратить боль. Все это – Клод пренебрежительно махнул рукой в сторону стола с нашими специфическими орудиями труда, большей частью французского производства, среди которых были дубинка, пластмассовая канистра из-под бензина, наполненная мыльной водой, плоскогубцы и электрогенератор с ручным заводом для полевой телефонной связи, – все это ерунда. Допрос не наказание. Допрос – это наука.
Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 99
