После осмотра в коридор высунулась голова врача. Ван Чанчи тотчас к ней подоспел. Врач попросила его войти, после чего закрыла дверь и обрушилась на него с обвинениями:
— Кто ты, в конце концов, отец или животное?
Ван Чанчи ничего не понимал, в голове у него застучала кровь.
— Продолжишь так тыкаться, и плод будет уже не спасти.
До Ван Чанчи наконец дошло.
— Я весь покалеченный, чем я могу тыкаться?
Тут уже ничего не поняла врач, она переводила свой взгляд с Ван Чанчи на Сяовэнь и обратно. Лицо Сяовэнь залилось краской, у нее покраснела даже шея.
— Под словом «тыкаться» вы имеете в виду… половую жизнь? — уточнил Ван Чанчи.
— А ты что подумал?
— Впредь я не буду этого делать, — пообещал Ван Чанчи.
— Это строго запрещено, — сказала врач.
— Да-да, исключим, — отозвался Ван Чанчи.
— Я понимаю, что вам, наверное, нечем заняться в свободное время, — продолжала врач, — но нельзя же развлекаться, ставя под угрозу жизнь ребенка.
— Да-да, нельзя, — повторил Ван Чанчи.
Врач хлопнула по столу.
— Ну, раз ты все знаешь, почему так поступаешь?
— Кое-чего я все-таки не знал, но сейчас все понял, — ответил Ван Чанчи.
От возмущения грудь врача ходила ходуном, как будто оскорбили именно ее. Она выписала рецепт и передала его Ван Чанчи. Тот почтительно принял листок.
— Беременная должна месяц лежать в постели и всячески ограничивать свою двигательную активность.
— Ребенка можно спасти?
— Это зависит от того, будете вы еще развлекаться или нет.
— Это как-то отразится на здоровье ребенка? — продолжал расспросы Ван Чанчи.
— Если он выживет, то не отразится.
— Амитофо[16]! Тогда я спокоен, — ответил Ван Чанчи.
Врач повернулась в сторону Сяовэнь и сказала:
— Если твой муж снова начнет непотребно себя вести, звони на телефонный номер сто десять, тебе помогут.
Сяовэнь кивнула. Ван Чанчи про себя отметил, что кивнула она без всякого зазрения совести.
Ван Чанчи выписался из больницы раньше срока специально, чтобы ухаживать за Сяовэнь. На костылях он ходил за покупками, готовил еду, стирал одежду, мыл полы, запрещая Сяовэнь делать любую домашнюю работу. Сяовэнь неоднократно делала попытки объясниться с Ван Чанчи, но тот всякий раз ее останавливал. Он разговаривал с ней лишь о погоде, о ценах, об одежде да светских сплетнях, исключая всякие щекотливые темы. На душе Сяовэнь скребли кошки, от отчаяния она была готова топать ногами. Она не понимала настроения Ван Чанчи, ей не хотелось мучиться от его лицемерия, но в то же время она не знала, с чего лучше начать разговор. Как-то ночью Сяовэнь не выдержала и разбудила Ван Чанчи. Хотя сложно было сказать, разбудила ли она его. Пожалуй, все эти дни он вообще не спал.
— Давай все-таки поговорим, — начала она.
— А без этого никак?
— Без этого я вот-вот рехнусь.
— Тогда только при условии, что ты не будешь выходить из себя, плакать и волноваться.
— Носить все это в себе гораздо сложнее.
Ван Чанчи вздохнул.
— Давай разведемся, — предложила Сяовэнь.
— Пока ты беременна, мы не можем развестись.
— Тогда я сделаю аборт, и мы разведемся.
— Ты на пятом месяце, аборт уже не сделаешь.
— Тогда… тогда я вызову преждевременные роды.
— Если у тебя остались ко мне хоть какие-то чувства, сохрани ребенка.
— Ты ведь будешь меня ненавидеть?
— Не буду.
Сяовэнь вдруг заплакала.
— Не надо переносить свое горе на ребенка, — попросил Ван Чанчи. — Если будешь веселее смотреть на жизнь, то и ребенок родится таким же. Неужели тебе не хочется, чтобы с его психикой было все в порядке?
Сяовэнь сглотнула слезы и подавила плач.
— На самом деле, — сказала она, — я делала так лишь потому, что хотела побольше заработать, хотела помочь тебе облегчить нашу ношу.
— Он, они… что это за люди? — спросил Ван Чанчи.
— У одного фамилия Хуан, у другого — Ху, еще одного звали господин Цзя, потом еще гендиректор Мо и директор Се.
— Я подам на них в суд.
— Каким образом? Я сама им давала.
— Неужели ты готова пасть так низко ради денег?
Сяовэнь снова заплакала.
— О, предки! Ты понимаешь, что своими рыданиями ты убиваешь ребенка?
— Если хочешь, чтобы я не плакала, тогда перестань ругаться, — откликнулась Сяовэнь.
Ван Чанчи вынул из коробки несколько бумажных салфеток и передал ей. Сяовэнь, утирая слезы, проворчала:
— Это все из-за нищеты, но хотя я и спала с ними… Всю свою жизнь я любила, любила лишь одного человека…
Ван Чанчи снова достал ей из коробки несколько салфеток, но она их не взяла и недовольно заметила:
— У тебя что, много денег?
Ван Чанчи понял, что ей жалко было тратить лишние салфетки, поэтому по одной засунул их обратно в коробку. Он сделал это настолько аккуратно, что было даже не догадаться, что салфетки уже вынимали. Тут Сяовэнь возмутилась:
— Ван Чанчи, ты такой скупердяй, тебе жалко на меня даже бумажных салфеток! А еще мечтаешь, чтобы я родила тебе ребенка.
Ван Чанчи тут же достал салфетки обратно, причем еще больше, чем в прошлый раз. Он положил все их перед Сяовэнь, но та их не взяла, а снова сказала:
— Заработал какие-то гроши и теперь думаешь, что можно шиковать? Да кто вообще осмелится с тобой жить?
Ван Чанчи снова запихал салфетки в коробку.
— Ты любишь ребенка, а не меня, — прокомментировала Сяовэнь.
Тогда Ван Чанчи швырнул ей на кровать уже всю коробку с салфетками.
— А раз ты меня не любишь, то почему я должна для тебя рожать? — продолжала Сяовэнь.
— Разве я говорил, что не люблю тебя?
— Если бы любил, то не только бы подавал мне эти салфетки.
— Чего ты от меня хочешь?
— Если бы ты меня любил, то помог бы вытереть слезы.
Ван Чанчи не ожидал от нее таких выкрутасов. Что было тому причиной: смена обстоятельств или беременность? Возможно, ни то, ни другое, может, она набралась этого после общения с клиентами. Ему пришла в голову мысль бросить ее. Но вдруг Ван Чанчи словно увидел перед собой своего отца, Ван Хуая, как будто тот, не разбирая дороги, гонится за ним, рассекая воздух своей жердью. И тогда Ван Чанчи смягчился, обмяк точно так же, как его раздавленный орган. Он снова вынул из коробки салфетки и стал вытирать Сяовэнь слезы.
