Книга Стены вокруг нас - Нова Рен Сума

Долго меня в участке не держали – допросили и выпустили. Мои родители наняли хорошего адвоката, Ори дали государственного. Ее посадили в камеру. Все, что осталось от великолепного костюма, забрала полиция как доказательство.

Увы, правда в том, что все решают деньги. Я оказалась дома в тот же вечер. Отчаянно отмывалась в ванной. Терла кожу снова и снова, будто никак не могла оттереть.

Оказывается, с помощью денег можно купить свободу.

Моя мать поднялась наверх. Она стояла на площадке перед дверью, я слышала ее голос, видела светлую макушку в стекле над дверью, а сама пыталась отмыть лицо в сотый раз.

– Милая! Тебе нужно поесть.

– Все нормально, мам! Я не хочу.

Голова кружилась. На лице и на волосах осталось столько крови, что полотенце, которым я вытиралась, приобрело розовый оттенок – мой любимый. Я насквозь пропиталась кровью. Адвокат объяснил это тем, что я была там, пыталась вмешаться и остановить жестокое убийство двух юных талантливых девушек, впереди у которых была вся жизнь. Ну, разумеется. Он посоветовал мне ничего не отвечать на расспросы, и я молчала, так что полицейские согласились с его выводами.

– Милая, я все же думаю, что тебе лучше спуститься и поужинать с нами.

Ее только это всегда и заботило. Ты поела? Может, съешь что-нибудь? Садись за стол, мы как раз ужинаем.

Поднимаясь ко мне спросить, буду ли я ужинать, мама обычно задавала один и тот же вопрос: «Твоя подруга поест с нами?» И Ори шла со мной. Иногда мы обе отказывались от еды, грызли в комнате чипсы и шоколадки. Интересно – раньше эта мысль не приходила мне в голову – дома ее вообще кормили? Моя мама всегда спрашивала нас насчет ужина, хотя ей не нравилось, что я дружу с девочкой из бедной семьи, у которой нет матери, а отец пропадает неизвестно где, с девочкой, которая ходит в обычную городскую школу, наверняка уже спит с мальчиками и вечно наносит грязь в дом. Наверное, мама ждала, когда я наконец скажу: «Нет, Ори не будет ужинать, мы поедим втроем». И вот этот вечер настал.

– Ладно, спущусь. Только вымоюсь еще раз.

Мама хлопнула в ладоши от радости и не стала ни о чем меня расспрашивать. Или адвокат запретил. Так или иначе, она дала понять, что верит мне.

Я сунула на верхнюю полку шкафа красное перо, зажатое в руке.

– Спускайся, мы ждем!

У меня разыгрался зверский аппетит. На ужин подали картофельное пюре, жаркое из говядины и мелкий маринованный лук с зеленым горошком. Я пила апельсиновый сок со льдом из высокого стакана. За едой я думала о том, что выжду пару недель, а потом подойду к мисс Уиллоу поговорить насчет спектакля. Я ведь знаю роль Ори назубок. Остальные девочки пусть будут принцессами. Зачем отменять спектакль, если я осталась жива и могу танцевать?

Мои родители всегда без проблем оказывали спонсорскую поддержку. Это стало решающим аргументом. Когда я танцевала главную роль в весеннем спектакле – хорошо, не весеннем, ведь его пришлось отложить так надолго, что весна уже кончилась, – костюм у меня был далеко не таким роскошным. Меньше перьев, меньше блесток. Зато он был красным, и с последнего ряда отлично разглядишь.

Я танцевала потрясающе, так мне сказали. С тех пор, как погибли Рейчел и Гэрмони, а Ори посадили в тюрьму, мне расточали похвалы гораздо щедрее. Наверное, потому, что я осталась единственной стоящей танцовщицей. Я была ослепительна. Я блистала. Клянусь, что прочла это в местной газете.

Даже сейчас, спустя три года, пазл в голове до конца не сошелся. Периодически всплывают воспоминания, и я топлю их в грязи, там, где им место. Мне являются лица. Сперва Ори с распущенными волосами, которые все растут и растут и уже доходят ей до колен. Я трясу головой, отгоняю ее. Тогда приходят Рейчел и Гэрмони. Аккуратно причесанные, пучки волос одинакового карамельного оттенка, шпильки блестят, будто в свете софитов. Обе смотрят на меня в зеркальном отражении, хлопая накрашенными ресницами, надеются, что я оступлюсь. Но я не допускаю ошибки, и они обе страшно – смертельно – разочарованы. Их головы сближаются, мы снова в туннеле, они шепчутся обо мне. В памяти черная дыра. Окровавленные головы в грязи. Снова провал. Я на заднем сиденье полицейской машины. Допрос в комнате с зеркальной стеной. Странное ощущение легкости, невесомости, когда полицейский сдает меня на руки родителям – тем людям, которые щедро жертвовали деньги на содержание полицейского участка все пятнадцать лет, что мы здесь живем, – и говорит:

– Спасибо, мисс Дюмон, можете идти.

Снова провал. Я на заднем сиденье в машине родителей. На коленях они – мои руки, мне дали их вымыть в участке.

Чистые руки. Мое предательство.

Я оборачиваюсь. Прижимаю ладони к стеклу. Полицейский участок становится меньше и меньше, мы удаляемся, уезжаем. Все хорошо, все позади, твердит мама. Мое предательство меньше в размерах, все дальше и дальше – темное пятнышко, неразличимая точка. Все, его нет.

Ее слово против моего.

Ее руки против моих.

Теперь я смотрю на них постоянно. Смотрю, когда завязываю ленточки на пуантах, когда выдавливаю зубную пасту из тюбика, когда отталкиваю Томми, говоря: «Не сейчас». Когда листаю в телефоне фотографии и думаю, что Рейчел с Гэрмони не сумели ничего заснять, потому что фотки так нигде и не всплыли за все эти годы. Когда крашу ногти на ногах в фиолетовый. Когда держусь за станок, разминаясь у себя в комнате. Когда складываю в чемодан балетный купальник. Когда застегиваю пуговицы на бирюзовой кофте. Когда расстегиваю браслет с подвесками, и он падает с запястья. Когда съедаю кусочек сыра. Когда сижу одна в комнате и ничего не делаю.

Я все смотрю на них. Не отвожу взгляд. Изучаю. Руки, которые никто не заподозрил в убийстве. Они убили двоих. Нет, троих – вместе с Ори. Мои чистые руки.