Проходя по залам, я не почувствовал того потрясения, которого сам от себя ожидал. Ощущение было похоже на дежавю. Может быть, в этом стыдно признаваться, но мне кажется, я испытал своего рода скуку. Хоть и не слишком сильную.
До этого у меня перед глазами был образ Аушвица, почерпнутый из книг и фильмов — от «Человека в поисках смысла» Виктора Франкла до «Большой красной единицы» (1980) Сэмюэла Фуллера. Количество выставленных напоказ вещей и останков покойных вовсе не поражало. Если разобраться, весь музей скорее вызывал ощущение неумелой пропаганды, панегирик СССР, сыгравшему роль освободителя.
Но, подойдя к помещению, где заключенные стирали свои вещи, я увидел нечто невероятное. На стене, ни много ни мало, были нарисованы два котенка совершенно круглых, кавайных очертаний. Потом я заметил еще один рисунок: мальчик и девочка мило плещутся в воде с простодушными выражениями на лицах, как у ангелов. Вот еще рисунок: мальчики верхом на лошадях вброд переходят реку. Мне попадались и другие рисунки, изображающие детей. Само собой разумеется, в то время в подобном месте рисовать на стенах было запрещено. Очевидно, это было нарисовано по указанию руководства кем-то из тюремщиков (или нарисовать было приказано заключенному). С каким же чувством смотрели на эти рисунки евреи, изможденные невыносимым ежедневным трудом? В тот момент я ощутил всю дикость иронии лозунга «Труд освобождает», который висел над входными воротами лагеря.
Разумеется, немцы, создавшие лагеря смерти, не были дикарями, чуждыми цивилизации. Это были люди высокой культуры, любившие и ценившие Гёте, способные исполнять струнные квартеты Моцарта, — но настроение тех, кто живет после Освенцима, окончательно и бесповоротно омрачилось. Искусство и философия, при всех своих изяществах и рафинированности, не только не смогли остановить программу зверского уничтожения людей, но спокойно с ней сосуществовали. В результате теперь, помня о реальности случившегося, мы вынуждены жить, глядя на примеры эстетизации печального опыта. Насмотревшись на изображения котят и детей на стенах лагеря, я погрузился в сложные и противоречивые мысли. Каким-то образом эти кавайные рисунки спокойно уживаются с ужасами Освенцима. Вернее, так: чтобы эффективно продолжать творить свои зверства, мучители пытались очистить (нейтрализовать) их, предъявляя жертвам невинные образы. Горько сталкиваться с подобной реальностью, но, столкнувшись однажды, от нее уже не отвернуться. Можно подумать, я бы обрадовался, если бы на стене была нарисована свастика, этот карикатурный и стереотипный символ унижения евреев. Но ведь передо мной оказалось знакомое с детства изображение милого котенка с ангельской улыбкой, точно такое же, как на картинках и упаковках повсюду в Токио!
Изображения котят и молодых людей на стенах душевых в Освенциме. Что чувствовали заключенные, глядя на эти рисунки?
В 1972 году в Японии предметом жарких споров стал инцидент с участием женщины, которая убила множество своих соратников из Объединенной красной армии[203]. Сидя в тюрьме, она рисовала, и ее рисунки вызвали новую волну дебатов. Недавно убитые женщины были нарисованы в стиле женской подростковой манги, и это стало причиной дискуссий и споров между разными лагерями на тему важности субкультур в современном обществе. Я слышал об этих спорах, но никакого потрясения они у меня не вызвали. Если некая женщина без ума от подростковой манги, то этот вопрос касается исключительно современной культуры иллюстрации, и больше ничего. Точно так же навязчивость мелодии из какой-нибудь телевизионной драмы не может стать достаточным основанием для внимания критиков. Акцентирование одних только этих подробностей производит такое впечатление, будто истинная суть мрачного инцидента утаивается, как в «Бесах» Достоевского.
Случайно увиденный мной милый котенок из Аушвица по сути своей — нечто совсем другого рода. Прошло более полувека после крушения Третьего рейха, однако оставшаяся после нацистов иконография распространилась, подобно семенам, повсюду: от голливудского кинематографа и форменной медицинской одежды до прокатного реквизита в принт-клубах Акихабары: везде и всюду маячит этот китчевый символ, сулящий зло и завораживающий своим злым очарованием. Здесь налицо явление, которое надо назвать эстетическим извращением. Котенок в Аушвице был нарисован гораздо раньше и не в качестве намеренного китча. Здесь, наоборот, я бы сказал, что каваии делает противоестественный для себя крен в сторону добродетели и нравственности. Глядя на каваии, за которым скрывается представление о страшной трагедии, люди, быть может, уже не станут послушно восторгаться Hello Kitty, не говоря уже о том, чтобы преподносить ее друг другу в подарок. Как бы то ни было, после посещения Освенцима у меня пропало всякое сочувствие к каваии, это уж точно.
Каваии снимает вуаль
Мир погряз в каваии. Каваии делает историю недействительной, носители каваии утопают в бесконечном и безграничном счастье, граничащем с патологией. Все вокруг называется словом каваии, от его повторения вне всякой связи с реальностью наступает летаргия, и мир теряет свои очертания.
Но если когда-нибудь повсюду в мире кавайные вещи разом возьмут и повернутся к нам боком, если территориальные границы будут нарушены и произойдет вторжение на территорию соседнего государства под названием «Гротеск», что случится тогда? Однажды мне довелось наблюдать такую картину на экране. Я имею в виду фильм Джо Данте «Гремлины-2» (1990).
«Гремлины-2». От контакта с водой милые пушистые зверьки превращаются в жутких монстров
В этом фильме фигурируют загадочные зверьки, любимцы пожилого китайца из нью-йоркского Чайна-тауна. После смерти хозяина здание, где все они жили, было разрушено и зверюшки вернулись в дикую природу. Правда, вскоре их переловили и поместили в биохимическую лабораторию, которая располагалась в высоком небоскребе. Зверьки, которых называли гремлинами, были воплощением каваии: совсем как мягкие игрушки, таких нельзя не приголубить. Но они обладали одной странной особенностью: стоило их намочить, как со стороны спины у них появлялся похожий на яйцо зародыш. Однажды по недосмотру лаборанта на зверьков попала вода. И началась катастрофа. Один за другим из спин гремлинов начали появляться злобные существа, а с потолка и из водопровода полезли полчища не то куколок, не то личинок. Из них стали вылупляться злые и свирепые странные существа, похожие на ящериц. Эти твари мгновенно оккупировали небоскреб, поспрыгивали на улицы — в общем, разрушениям не было конца и края.
