Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 68
Тетя часто водила меня в Музей естественной истории в Лондоне, где был палеонтологический сад, полный древовидных плаунов Lepidodendra, стволы которых были покрыты грубыми ромбовидными чешуйками, как кожа крокодила, и тонких стволов древовидных хвощей, каламитов. В музее тетя показывала мне диорамы палеозойской эры (они назывались, например, так: «Жизнь в девонском болоте»). Диорамы нравились мне даже больше, чем картинки в книге Мари Стоупс, я воспринимал их как реальное воплощение моих грез. Мне хотелось представить эти гигантские растения живыми, и я страшно расстроился, когда тетя сказала, что в нашем мире нет больше древовидных плаунов и хвощей. Вся эта древняя исполинская флора давно исчезла, но большая часть ее погрузилась в болота, спрессовалась и за миллионы лет превратилась в уголь (однажды она дома расколола угольную почку и показала находившуюся внутри кальцинированную окаменелость).
Потом мы переносились на сто миллионов лет вперед, к диорамам юрского периода («Эпоха саговников»), и тетя показывала мне большие крепкие деревья, так не похожие на гигантов палеозоя. На вершинах саговников росли огромные шишки и массивные листья, и тетя рассказывала, что между этими господствовавшими в те времена растениями летали птеродактили, а динозавры питались их листвой. Хотя я никогда не видел живые саговники, эти большие деревья с их толстыми прочными стволами казались мне более реальными и правдоподобными, чем невообразимые каламиты и кордаиты, которые им предшествовали. Саговники же выглядели как вполне реальный гибрид папоротников и пальм88.
Летом, по воскресеньям, мы ездили в Кью по Дистрикт-лайн. Эта линия была открыта в 1877 году, и многие трамваи до сих пор остаются на ходу. На входе надо было заплатить один пенс, и перед нами открывался Сад – с его широкими проходами, аккуратными рощицами, пагодой восемнадцатого века и моими любимыми оранжереями из стекла и металла.
Вкус к экзотике подкреплялся визитами к гигантской водяной лилии Victoria regia, которая находилась в специально выстроенном для нее павильоне – огромные листья этого растения, говорила тетя, могут выдержать вес ребенка. Это растение было открыто в глуши Гвианы, а свое название получило в честь молодой королевы Виктории89.
Еще больше завораживала меня гротескная Welwitschia mirabilis с ее двумя длинными кожистыми, сухими, свернутыми в трубочку листьями – мне казалось, что вельвичия похожа на странного растительного осьминога90. Welwitschia плохо приживается за пределами ее природного ареала в Намибии, и здешнее растение – одно из немногих, которые удалось культивировать. Для Кью оно – настоящее сокровище. (Джозеф Хукер, давший растению название, добыв образец в месте с благозвучным названием Вельвич, считал его самым интересным и одновременно уродливым из всех, когда-либо завезенных в Британию, а Дарвин, восхищенный необычным сочетанием «передовых» и примитивных черт растения, назвал его «растительным утконосом».) 91
Тетя особенно любила маленькие оранжереи с папоротниками. В нашем саду тоже росли папоротники, но здесь впервые в жизни я увидел древовидные папоротники, достигавшие в высоту двадцати, а то и тридцати футов, с кружевными дугообразными листьями на вершинах, поддерживаемые толстыми, как канаты, корнями – сильные и живые, с трудом отличимые от папоротников палеозоя.
Именно в Кью я в первый раз увидел живые саговники, собранные сто лет тому назад в одном углу «Пальмовой оранжереи»92. Эти растения дошли до нас из очень далекого прошлого; печать глубокой древности лежит на каждой их части – огромных шишках, колючих листьях, массивном, как колонна, стволе, укрепленном, словно средневековыми доспехами, основанием листьев. Если в древовидных папоротниках чувствуется грация, то здесь – пышность и, как мне в детстве казалось, некая возвышенность. Когда-то саговники господствовали на Земле, были широко распространены, но теперь их число сократилось до нескольких родов, и мне виделось в их истории нечто одновременно трагическое и героическое. Трагедия заключалась в том, что саговники утратили свой старый мир, в котором они росли и мужали, – все сколько-нибудь близкие их родственники – семенные папоротники, беннеттиты и кордаиты палеозоя – давно исчезли с лица Земли, и теперь они стали выглядеть странными, редкими, аномальными в мире маленьких шумливых, проворных животных и быстро растущих, ярко окрашенных цветов; судьба вырвала их из прежнего величественного и монументального времени. Героическое же состояло в том, что они пережили катастрофу, уничтожившую динозавров, приспособились к разнообразным климатическим и экологическим условиям (не в последнюю очередь к гегемонии птиц, которых саговники используют для разнесения семян).
Ощущение их стойкости, древнего происхождения подкреплялось у меня почтенным возрастом некоторых конкретных растений. Одно из них, африканский длиннолистый энцефаляртос, считают самым старым горшечным растением в Кью. Его привезли сюда в 1775 году. Если эти чудеса растут в Кью, подумал я, почему я не могу вырастить их дома? Когда мне было двенадцать лет (только что кончилась война), я сел в автобус, поехал в питомник в Эдмонтоне, на севере Лондона, и купил два растения – шерстистый древовидный папоротник Cibotium и маленький саговник – Zamia93. Я попытался вырастить их в маленькой застекленной оранжерее за домом, но там было слишком холодно, растения засохли и погибли.
Став старше и посетив Амстердам, я обнаружил там чудесный маленький ботанический сад, Hortus Botanicus, – старинное учреждение, в котором до сих пор витает дух Средневековья; это отголосок аптекарских огородов, монастырских садов, от которых берут свое начало современные ботанические сады. В нем была оранжерея, в которой росло множество саговников, включая один древний узловатый образчик, скрюченный почтенным возрастом (возможно, его скрючило из-за маленькой кадки и тесного помещения), который там называли (тоже) самым старым горшечным растением в мире94. Это растение получило название «саговник Спинозы» (мне, правда, неизвестно, знал ли об этом Спиноза) и было посажено в кадку, если сведения верны, в середине семнадцатого века, то есть оно могло соперничать с древним саговником в Кью95.
Существует огромная разница между ботаническим садом, пусть даже очень большим, и дикой природой, где только и начинаешь чувствовать сложность и динамику жизни, ощущать силы, подталкивающие эволюцию и приводящие к вымиранию видов. Мне страшно хотелось увидеть саговники в естественном окружении, не в кадках, без табличек, не выставленные напоказ для публики, но растущие рядом с баньянами, соснами и папоротниками в полной гармонии настоящих джунглей. Этот мир был живой реальностью моих детских грез.
Рота – ближайший сосед Гуама в цепи Марианских островов. Острова эти очень сходны по геологическому строению: за их плечами – сложная история поднятий и опусканий пород, образования и разрушения рифов, происходивших на протяжении сорока миллионов лет. На островах сходная флора и фауна, но Рота, уступая Гуаму размерами, лишена его гаваней, торгового и сельскохозяйственного потенциала и модернизирована в гораздо меньшей степени. Рота была предоставлена самой себе как в биологическом, так и в культурном отношении. Глядя на остров Рота, можно вообразить, как выглядел Гуам в шестнадцатом веке, когда он был еще покрыт густыми саговниковыми лесами, и именно поэтому я решил сюда приехать96.
Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 68
