Точнее, привела ее туда, по всей видимости, глупая голова, не дававшая этим ногам покоя.
Соседка Роппа отчего-то ее появлению уже нисколько не удивилась. Может быть, она даже обрадовалась, что кто-то разбавляет ее одиночество в этой пустынной огромной квартире?
— Давайте чаю попьем, — предложила она.
— Светлана Дмитриевна… — Аня отпила глоток из фарфоровой синей чашки. — Вы его давно знаете?
— Я? Всю жизнь.
— Всю жизнь?
— Когда я родилась, он уже тут был, этот старик.
— Ну, тогда-то он еще, верно, не был стариком? Когда вы родились, он наверняка выглядел помоложе… — поправила Светлова женщину, которой на вид было не меньше шестидесяти лет.
Светлана Дмитриевна рассеянно потерла виски.
— Он — не был стариком? — переспросила она.
— Ну да…
— Знаете, — растерянно сказала она. — Он всегда был стариком, сколько я себя помню. И всегда выглядел одинаково — как будто его законсервировали. Он всегда был стариком, понимаете? А люди старшего поколения, которые тут прежде жили, говорили, что он и до них тут был, в этой квартире.
«Ну и квартирка… — подумала Светлова. — Прямо как у Кокушкиного моста — вместе «с титюлярным советником…»
— У него есть дети?
— Нет.
— Внуки?
— Нет.
— Родственники какие-нибудь есть?
— Да нет же!
— Никого?
Светлана Дмитриевна отрицательно покачала головой.
— Вообще?
— Вообще.
— Как же так?
— А так… — Светлана Дмитриевна вздохнула. — Наша соседка из комнаты справа, тетя Маня — царствие ей небесное! — мне как-то говорила… Ну, когда я еще маленькой девочкой была… Говорила, будто бы Ропп хвастал ей, что у него есть фамильный склеп, а там после тире ничего нет.
— После какого тире?
— Ну, какого… Знаете, на памятнике могильном есть дата рождения, потом тире, а потом дата смерти.
— Так вы хотите сказать…
— Да… это я и хочу сказать. Мы в детстве туда на кладбище ходили. И, знаете, это правда.
— Может, ошибка какая-то?
— Может. Только какая?
«Тоже, что ли, на ошибку в генном механизме намекает?» — подумала Светлова.
— А где этот склеп? — поинтересовалась Аня.
— Где? На кладбище, конечно.
— Да на каком?
— Ясно на каком — на Даниловском!
— Почему — ясно? — изумилась Светлова. — Что тут ясного?
— А он гулять всегда туда ходил. Мы в детстве сколько раз за ним следили с девчонками… Всегда у него один маршрут — сядет на трамвай и потрюхает по Шаболовке в ту сторону… И вот бродит среди могил, что называется, «с легкой улыбкой на лице». У нас с девочками аж мурашки по коже… И знаете, возвращается оттуда — как будто ему порцию витаминов ввели. Помолодевший — клянусь! А на следующий день опять — к родным пенатам…
— Почему к «родным пенатам»?
— Соседка тетя Маня всегда так говорила: «Ну, поехала наша летучая мышь в родные пенаты — сил набираться!»
— Летучая мышь?
— Ну, разве вы не знаете? Их ведь, этих тварей, «упырями» еще в народе называют…
— Ах вот что! — оценила намек Светлова.
— Да, миленькая моя, упырями. — Светлана Дмитриевна покосилась на дверь Роппа.
— Ну, может, он действительно там только гулял, на этом кладбище? — неуверенно заметила Светлова. — Это ведь не очень далеко. Удобно… — уже очень неуверенно промямлила она. — И зелени там много…
Светлана Дмитриевна иронически кивнула:
— Ну разумеется. Удобно! Парк культуры от нас, видите ли, тоже недалеко. И там тоже — зелень.
— Ну, не знаю… — пожала плечами Светлова, — если кто-то любит гулять на кладбище, это еще ни о чем таком не говорит…
— Еще, знаете… у него что-то было! — почему-то шепотом продолжала Анина собеседница. — Что-то такое — в маленьком черном кожаном мешочке! Он его всегда с собой брал. Забудет — вернется сам не свой. Это, говорит, моя жизнь.
— Так и говорил?
— Да.
— Талисман, может быть, это был?
— Хуже.
— Хуже — это как?
— Тетя Маня говорила, ну, вроде как у Кащея…
— У какого, извините? У Бессмертного?
Светлана Дмитриевна молча, с отчаянием в глазах кивнула. Все-таки она была кандидатом педагогических наук, и такие откровения давались ее закаленному на лекциях по научному коммунизму «менталитету» очень нелегко.
— Иголка у него была там, что ли, в этом мешке? — деловито уточнила Светлова. — У Кащея-то в пещере — сундук, а в нем яйцо, а в нем иголка, и вот если ее обломить, то…
— Нет, — сурово покачала головой Светлана Дмитриевна. — Тетя Маня говорила: никто этого не знает. Это его тайна. Понимаете, конечно, повзрослев, я выкинула из головы эти смешные суеверные сплетни… А сейчас, представьте… — Светлана Дмитриевна оглянулась на комнату своего исчезнувшего соседа, — снова отчего-то вся эта ерунда вспоминается — и в голову лезет! Все вот про тетю Маню, покойницу, думаю… Ну не сочинила же она это все?
— Это-то как раз понятно, — попробовала успокоить собеседницу Светлова. — Под влиянием стресса детские страхи иногда оживают. Обычная вещь. Все-таки вы одна в такой квартире… своеобразной… А что Ропп еще тете Мане говорил?
— Ну… Говорил, например, такое… «Вас, Манечка, я, конечно, переживу, как и многих других… очень многих. Но и мой срок наступит. Еще до скончания этого века».
— Спасибо, — поблагодарила Светлова. — Ваша тетя Маня просто кладезь бесценной информации. Жаль, не довелось с ней пообщаться.
На пороге Аня задержалась:
— Светлана Дмитриевна, вы, извините, к сериалу «Горец» как относитесь?
— Я?
— Да.
— А что?
— Ну так…
— Люблю…
— Просто «люблю» или «очень люблю»?
— Очень люблю.
— Понятно. Ну что ж… Еще раз спасибо за чай, за все… До свидания.
Из мистической тишины, затхлости и полумрака пустынной квартиры Светлова вышла наконец на шумную широкую и яркую от солнца улицу Якиманку, по которой безостановочным вечным потоком неслись автомобили.
И это подействовало отрезвляюще.
Итак, вечный Ропп и бессмертный Борис Эдуардович…
Приехали! Маклауд с Якиманки… Как там сказано в примечаниях к «Штоссу»? Представляет собой «опыт фантастической повести из современной жизни»?
