Воронцов, следивший за ходом боя из наспех отрытого окопчика, положив на бруствер из дёрна снайперскую винтовку, вспомнил, как однажды уже наблюдал за таким строем «горбатых». Вскоре стало понятно, почему штурмовики выстроились таким порядком. На высоте примерно трёхсот метров схватились истребители. «Мессершмитты» и «фокке-вульфы» дрались с «ЛаГГами» и «МиГами».
Остриё танкового клина полыхало взрывами бомб и реактивных снарядов, горящими танками и самоходками, вспышками ответных выстрелов «тигров» и «пантер». Огня добавляли и орудия. Всё больше и больше трассеров уходило в поле со стороны опушки. Стреляли и бронебойщики отдельной штрафной роты. Всё пространство над вспольем и окрестными перелесками, заросшими кустарником лощинами и лесами потонуло в сплошном гуле, скрежете, крике раненых. В бой с обеих сторон втягивались всё новые и новые силы. Масштабы схватки и ожесточение нарастали. Бой на глазах перерастал в сражение. Нельзя было предсказать судьбу этого встречного сражения, разыгравшегося на холмистом, изрезанном балками всполье, потому что и с той, и с другой стороны за ним наблюдали опытные, бывалые генералы, воевавшие со своими солдатами с сорок первого года. Они вводили новые и новые резервы, стараясь надавить ещё и ещё, чтобы противник не выдержал, расступился. Но и та, и другая сторона держались, понимая, что за малейшим маневром, похожим на отход, последует катастрофа бега и разгрома.
Это потом, значительно позже, историки и публицисты напишут, что судьба Орловско-Курской битвы решалась южнее, под Белгородом, Курском и Орлом. Но им, кого судьба застала на самой оконечности северного фаса, казалось тогда, что здесь всё и решается, вот именно теперь и на их глазах. Здесь, на этом удобном для танкового маневра безымянном всполье.
Некоторые из них, и победители, и побеждённые, дожив до конца мировой бойни, напишут потом о том, как они управляли танковыми колоннами и резервами, как менялась судьба на поле боя, как им нужен был тот последний батальон, который оказался в решающий момент под рукой или которого не оказалось, потому что в гудящей и воющей топке к тому времени сгорело всё. Но никто из них не выразит и доли тех страданий и того напряжения, которое пережила душа солдата, лежавшего в те минуты в наспех отрытом окопчике для стрельбы лёжа, сидящего в раскалённом на солнце и задымлённом пороховыми газами танке, напряжённо приникшего к панораме противотанковой пушки.
– Лейтенант! Наши ползут! – услышал Воронцов крик лейтенанта Нелюбина, который с остатками своего взвода окопался немного правее.
По пыльной траве, наполовину затоптанной, изорванной осколками и придавленной к земле взрывной волной, ползли несколько человек. Воронцов расчехлил прицел снайперской винтовки, посмотрел. Ползли трое. Вернее, двое. Третьего они волокли на плащ-палатке.
– Четвёртый взвод возвращается, – хмуро сказал кто-то из миномётчиков, и Воронцов по интонации понял, что с четвёртым взводом произошло неладное.
Ползли они прямо на окоп Воронцова. Это были сержант и пулемётчик из взвода лейтенанта Бельского.
– Давайте сюда!
– Сюда, ребята! – закричали из окопов. И тут же несколько человек вскочили и побежали к ним, подхватили под руки, поволокли к берёзам.
– Там… Там больше никого нет. – Сержант сидел, привалившись потной спиной к берёзе. Бледное лицо его не выражало ничего, кроме усталости и равнодушия. Сержант был явно не в себе. – Лейтенанта вот… Осколками его…
Лейтенант Бельский был мёртв. Он лежал на плащ-палатке в луже крови. Но лицо его, остановившееся, восковое, с удивительно правильными чертами, казавшимися теперь завершёнными и потому совершенными, насколько может быть совершенным человеческое лицо, казалось умытым. Ни царапины, ни крови, ни копоти. Словно кто из бойцов, жалея его молодость, действительно умыл его последней водой из фляжки. И Воронцов вспомнил, как Бельский брился перед наступлением. Сидел перед осколком зеркала в просторном пулемётном окопе по пояс голый и, укутав ослепительно-белой пеной щёки и подбородок, осторожно сдвигал эти белые хлопья опасной бритвой. Держал он бритву правильно, но неумело.
– Бельский, – сказал ему тогда Воронцов, – ты что, в первый раз бреешься?
– Нет, – ответил тот и, отведя бритву, улыбнулся. – Во второй.
– А бритва у тебя что надо. Трофейная?
– Бойцы подарили. – И вдруг Бельский повернулся к нему и сказал: – Нравится? А хочешь, я тебе её подарю?
– Да нет. У меня своя есть.
– Такой нет. Посмотри.
Почему он это сказал?
– Сложите все личные вещи в полевую сумку, – приказал Воронцов. – Быличкин, возьми сумку с собой. – Тело отнесите в лес. Похороним потом.
Санитары тут же начали перевязывать живых. Те понуро сидели под берёзами и оглядывались на тело своего взводного. Ранения у них оказались лёгкими.
– Ну что, в тыл пойдёте? – спросил их Воронцов.
– А где тут теперь тыл? Там, что ли? – кивнул на лес один из раненых.
Позади их окопов рвались снаряды, шлёпали по деревьям пули, сбивая кору и ветки. Слышался гул моторов. Похоже, там, на полянках и просеках, накапливались танки и самоходки резерва. Ведь не одна же пехота выдвинута на этот участок. Прорыв они всё-таки сделали. А в прорыв обычно тут же вводятся свежие части, кавалерия или танки. И вот теперь кто-то большой, мощный, напряжённо топтался за их спинами, в ожидании своего часа. Тот, кто побывал на передовой и во время обороны, и в период наступления, знал, что когда вводятся в прорыв танки, беда, если окажешься на пути их следования. Однажды на Жиздре батальон случайно не вывел из сектора действия танковой бригады свой взвод связи. В живых остался один боец, который ушёл на обрыв линии. Ни котелков, ни палаток. Всё гусеницами растащили…
– Окапывайтесь рядом, – сказал бойцам Воронцов. Он положил на бруствер скрученную жгутом плащ-палатку, приладил винтовку.
Винтовку Воронцову привёз кашевар Ривкин. А патронов насобирал Быличкин, когда двигались сюда, к полю. Там и тут валялись убитые. Выходили на дорогу с поднятыми руками те, кто понял, что уже не выйти. Левее ко всполью подошли гвардейцы, а правее рота Сивкова и батальоны. Фронт в полосе прорыва тут же оказался закрытым наглухо. Лес начал быстро заполняться войсками второго эшелона. Прятаться стало негде, и немцы, попавшие в кольцо, начали сдаваться.
Но ничего этого не знали те, кто лежал теперь по опушке и по краю поля, ожидая команды открыть огонь, чтобы отсечь пехоту, двигавшуюся за танками. И вот в чёрном небе, где уже час как исчезло солнце, сразу в нескольких местах вспыхнули сигнальные ракеты. И тотчас за спинами взревели танковые моторы, десятки машин двумя параллельными потоками начали своё запоздалое выдвижение. Вышли в поле. Тут же выстроились косым таранным клином и, не сбавляя скорости, ринулись вперёд. Тяжёлые КВ и средние Т-34 внезапным маневром атаковали левый фланг строя немецких панцеров.
Противник тут же отреагировал на неожиданную угрозу. Часть его танков, в основном тяжёлые, повернули и пошли лоб в лоб. Но артиллеристы, уцелевшие на опушке леса, тут же воспользовались тем, что открылись их борта, и повели сосредоточенный огонь. Несколько машин сразу остановились и задымили. Открылись их верхние люки, на землю чёрными шальными горошинами выкатывались танкисты. Быстро отбегали от горящих машин, падали, исчезали в высокой траве и снова появлялись. Другие танки, видимо повреждённые болванками, изменили направление движения, слепо продолжали своё движение или крутились на месте, разматывая в пыли перебитые гусеницы. Их азартно добивали одиночные противотанковые орудия.
