Логика настолько впечатлила юношу, что тот пропустил мимо ушей прилипшего, как банный лист, «сынка».
— Да ну? А баба без мужика?
Темар округлил губы и солидно выпустил тягучее колечко.
— Баня без хозяина! Стоит одинёшенька, а растопить некому.
К удовольствию просветителя, Вилль и не подумал возражать. Залихватски махнул рукой, едва не выбив из дядькиных зубов драгоценную «ножку», и, слегка покачнувшись, встал.
— Ха! А пойду-ка я, Темар, в баню! — не совсем внятно оповестил подчинённого престижный капитан.
Чучело скалозуба, переехавшее год назад на новое место жительства, масляно сверкнуло глазами и заулыбалось пуще прежнего. И, если бы лапы зверюги не были заняты пустой бутылью, непременно зааплодировало. Вместо него это сделал Темар, прибавив к жесту тройное капитанское «Ха!»
На улице Вилль зачерпнул снег горстью и умылся. Он не был пьян, но от табачного дыма, перемешанного с похожим на папоротник дурманом, жутко слезились глаза. Уже стемнело, и город скоро будет в его распоряжении. Жители в снегопад на улицу не выйдут, а для стражников нашлись дела поважнее. Конечно, спаивать собственных подчинённых не совсем по этикету, но как иначе удержать в одном месте сорок с лишним мужиков? Главное, что Алесса сейчас в безопасности. Знахарка, увлёкшись сыском, почти перестала вредничать и вновь превратилась в шутницу, которую Вилль подобрал год назад. Когда всё закончится, он посоветует рассказать горожанам о своей природе. Мягко, но настойчиво. Так будет лучше для неё. Нелюди примут девушку-оборотня, как это сделал он сам, а остальные со временем привыкнут. Берену придётся поддержать их обоих, и никто не посмеет запустить булыжником в голову Алессе. Каждый имеет право на жизнь.
Так размышлял капитан стражи Арвиэль Винтерфелл, не подозревая, что южная кошка, пренебрегая его указами по сложившейся за год традиции, тоже решила устроить охоту.
* * *
Златень двадцать седьмого года, явно стремясь искупить пролитые скошнем непрерывные дожди, выдался необычайно жарким. Прибитая ливнями мошкара с победным звоном ринулась навёрстывать упущенное, а именно, кормиться и плодиться. К исходу месяца вязким и душным, как болото, вечером в город приехал небольшой возок. Сидевшего на облучке высокого крепкого мужчину Берен Грайт расценил бы, как бывалого воина, но путник был одет в длиннополую чёрную рясу с серебряно-алой вышивкой по вороту и широким рукавам. На гербовой бумаге с личной печатью Его Архисвятейшества значилось, что мужчину зовут Теофан Улесс, родился он в стольном граде Равенне и к пятидесяти одному году заслужил трудами праведными сан жреца-святителя. А значило это, что господин Улесс имеет полное, дарованное Богом и первосвященником право проводить службы в любом Храме страны, а за неимением в городе оного, основать свой и освятить его. Горожане мигом воодушевились и даже мошкары, казалось, стало на порядок меньше. Собственный Храм! Да не каждый город-резервация может похвастаться Божьей Обителью, а в Северинге она обязательно будет! В том же году случилась первая непредвиденная Ярмарка, после которой ящичек с пожертвованиями стал неподъёмным.
Храм решили возводить на лужайке по правую руку от Центральной Площади, позже переименованной в Ярмарочную. К возмущению каменщиков-гномов, «блаженный человечек» не доверил им — непревзойдённым строителям! — такое нехитрое дело, как сложение из маленьких каменных кубиков одного большого с полостью внутри. «Всё одно — собачья будка, ни гармонии, ни солидности. Тьфу!» — сердито цыкали бородатые коротышки, глядя, как на стройке суетятся приглашённые из столицы мастера. Впрочем, Теофан с ними вскоре поладил, заказав у братьев Хрустальных цветные витражи. Сидор самолично вызолотил пирамидальный купол, после чего, ослеплённый сияющим великолепием, окрылился и полетел. Да только не вверх, а вниз, и провисел бедолага полдня на верёвке между небом и землёй, пока его не сняли стражники. Гномы всё же нехотя признались сами себе, что из Храма, в первую очередь, получилась великолепная крепость с толстенными, трёхаршинными, стенами и довольно узкими стрельчатыми окнами на высоте восьми саженей от земли. Вход надёжно защищён прочной двухстворчатой дверью, облицованной пластинами из гномьей стали в вершок толщиной, и двумя грифонами, умело вырезанными в камне.
Для Алессы Храм имел особый смысл. Она помнила каждый мазок, наложенный с увлечением и любовью творца. Ей было не важно, какое место на своде предназначено для учеников Триединого Иллиатара. Гораздо большее значение имело то, что «вета» — руна разума — должна быть не пурпурной, не красной, а именно огненно-алой — горячей, волевой. «Альтея»-душа белоснежно-хрупкая, ибо её невинность обременяет грехами смоляное «тэш» — падкое до запретного смертное тело человека. За работу Алесса попросила отлить ей краски. Краска была свежей, привезённой из самой Равенны в огромных чанах осенью прошлого года. Характерный запах довёл юную художницу чуть ли не до исступления, и она решительно отвергла златоносный мешочек.
Чем ближе становился Храм, тем чаще вздыхала пантера. Благодарные излияния растянутся, по крайней мере, на час, потом настанет черёд проповедей и нравоучений. Правда, терзания юной страдалицы подсластит здоровенная чаша красного вина, густого да пряного. Говорят, храмовый напиток по вкусу напоминает кровь. Интересно, не врут люди? Алесса замечала на себе заинтересованные взгляды горожан, словно те видят девушку впервые. Среди людского гомона Алесса отчётливо разобрала слово «маги» и насторожилась. Неужели Берен всё же решил вызывать колдунов?
Обеими руками знахарка потянула за кольцо и бочком просочилась в образовавшуюся щель. В нос ударила сборная солянка из запахов ландыша, жасмина, еловой смолы, кипящего воска и ещё чего-то неведомого. Пантера давно привыкла к цветочным ароматам, но в таком количестве — явный перебор.
— Апчхи!
— Хи-хи-хи! — передразнило гуляющее под потолком шаловливое эхо. Потревоженный голубь, возмущённо курлыкая, полетел к противоположному окну, не забыв по пути отметить Алессу благодатью.
— И на тебя кошка найдётся, — сквозь зубы прошипела знахарка, оттирая платочком птичкино хамство. А потом она увидела гробы. Три штуки, крытые чёрным атласом. Девушка не испугалась. Она не раз видела покойников, а за одного из них, испустившего дух на руках у знахарки, едва не отправилась на костёр.
— Алесса! — Теофан поприветствовал её трубным басом, в котором сквозили довольные нотки, и, прижав к груди оба кулака, коротко кивнул головой. — Голубь — птица небесная, кого ни попадя золотом не одаривает. Зачем богохульничаешь? А знаешь ли ты притчу…
Они перешли в мольну[19]жреца. За «Притчей о птицелове» последовала «О мудром отшельнике и неучтивом отроке», затем, почему-то «О болтливой жене». Эту легенду жрец рассказывал с особым смаком, пытливо поглядывая на знахарку. Последней оказалась «Притча о деяниях учеников благоверных». Девушка закусывала сказки и вино хрустящей лещиной в меду и беспечно болтала ногами. Легенда о святом Бахмуте, завалившем голыми руками шестерых оборотней сразу, произвела ураганное впечатление. Алесса даже орешек выронила от восторга.
