Ознакомительная версия. Доступно 31 страниц из 151
Как только взрослый начинает отвечать на потребность новорожденного в попечении, он при всем желании не может не уродовать, не деформировать это маленькое существо, не может не причинять ему вреда и не сужать тем самым заложенных в нем исключительных возможностей. Оказывая на ребенка патогенное давление, он принимает на себя определенную ответственность по приобщению ребенка к языку. И тут происходит разрыв, и начинается кризис, потому что язык в 1984 году – не то же самое, что язык в 1784-м. Достаточно послушать, как говорят канадцы, которые эмигрировали в XVII–XVIII веках, увезя с собой язык своих французских родителей, и развивались иначе в мире, более ограниченном в социальном отношении, чем тот, из которого они происходили и где в результате французской революции переменились не только язык, грамматика, но и способ сосуществования людей. Сейчас на нашей планете тоже происходят революционные события: в результате всеобщего коммуникативного обмена люди отовсюду получают элементы своих символических функций, связанные не только с их близкими или с членами их малой группы. Мы переживаем в социальном и этнологическом смысле беспримерную революцию и понимаем, что воспитание, как бы оно ни было индивидуализировано, оставляет на человеке глубокий отпечаток посредством языка не только вербального, но и языка жестов. Человек воспринимает пример, преподанный группой, как образец того, что с ним может случиться.
Каким образом воспитателю в 1984 году научиться с бóльшим, нежели его предки, уважением относиться к желанию ребенка?
Прежде всего ребенок должен перестать служить средством самоутверждения для взрослого. Нужно, чтобы желания взрослого полностью были устремлены на жизнь сообща с другими взрослыми и чтобы он, не смущаясь разницей между взрослыми и детьми, помогал малышу, который находится на его попечении, стать самим собой в окружении его собственной возрастной группы. Воспитателю при этом придется все чаще и чаще делать выбор в пользу неизвестного, доверять все более непредсказуемой эволюции. У нас больше нет ориентиров, нет материала для сравнений. Для 15-летнего юноши 35 лет – уже старость. И воспоминания бывалых бойцов становятся все более неуместными. «Да я в твои годы…» Но с какой стати сравнивать его в его годы с каким-то древним стариком? Сейчас мы находимся в непостижимой ситуации, потому что понятия не имеем, в каком обществе будет жить ребенок, который развивается сегодня, – тем более, что современные средства коммуникации все время ускоряют процесс социальных перемен.
Возможно, что любое общество, каким бы оно ни было, выделяет некие антитела, которые неосознанно противятся улучшениям в положении детей.
Доминирующая социальная группа сопротивляется переменам из-за страха быть смещенной, низложенной, очутиться на свалке, но все общество в целом знает, что застой недопустим, поскольку приводит к гибели: жизнь несовместима со стагнацией.
Полагаю, что призвание человека не сводится к зависимости от одной-единственной социальной группы, как того требует структура современного общества. Мы непременно придем к постоянному коммуникативному обмену между всеми людьми в масштабе человечества.
Обращение к истории человечества последних 4000 лет убеждает, что, каких бы успехов ни добивалась система представлений о ребенке – за последние 150 лет появляются и науки о детстве, и юридическая защита совершеннолетних, и вошедшее в наше сознание понятие «все дети на земле», – антагонизм между стариками и молодежью, зрелыми и незрелыми, прошлым-настоящим и ближайшим будущим оказался таким же стойким, как спор между «древними» и «новыми»: их интересы, как можно предположить, настолько противоречат друг другу, что ни одно общество не в силах их примирить.
Сопротивление, оказываемое так называемой революции Фрейда, напоминает мне, каким сопротивлением были встречены революции Галилея или Коперника, которые заставили человечество внезапно примириться с тем, что Земля – всего лишь элемент космического пространства, хотя до тех пор она считалась центром мироздания. Оказалось, что это крохотная точка в пространстве, охватить которое человеческий разум не в силах. Но мы смирились с этим фактом, который казался унизительным и находился в вопиющем противоречии с идеями наиболее передовых мыслителей того времени.
Психоаналитическая революция – это то же самое применительно к пониманию индивидуальности и идентичности каждого из нас. После весьма энергичного сопротивления люди в конце концов сумеют примириться с этим радикальным изменением «масштабов» сознания и возложить на каждого отдельного человека полагающуюся ему, равную для всех, долю ответственности за поддержку этого таинственного существа, человека, – этого облеченного в плоть слова, этого организма, порождающего и воспринимающего речь одной из крохотных точек, из которых слагается слово, выражаемое всем человечеством в целом, слова, которое дает каждому жизнь и его собственную значимую функцию в творческом и динамичном взаимоотношении с миром и которое для меня есть Бог в каждом из нас. Этому не подберешь никакого другого обозначения – разве что «глаза», которые также могут все это подразумевать (наши глаза, воспринимающие свет), но все же эта метафора может означать и совсем другое. Если и есть противоречие интересов между выживанием вида или целого общества и развитием индивидуума, то, по-моему, объясняется оно не экономическими причинами, ибо сегодня уже ясно, какую чудовищную цену приходится платить за всё новые и новые ошибки, за недальновидность, за нетрудоспособность тех, кто испытал на себе жестокое обращение, был сломлен и не смог построить себя сам. Сегодня общество уже не может не знать, что экономически ему выгодно изменить свою позицию, организовать себя по-другому и уделить больше внимания развитию ребенка и способам достижения этого. Но при всей очевидности это совершенно не влияет на отношение взрослых к детям. Так что дело тут не в экономических причинах. Все, кто отвечает за детей, наталкиваются на отказ в помощи со стороны общества. Такой аргумент, как отсутствие средств, является, как правило, ложным: в конечном счете, дело в том, что общество не хочет или не может изменить свой образ мыслей. Взрослые сопротивляются. Они боятся – боятся жизни с ее непредсказуемостью. Они думают, что все должно быть «запрограммировано».
Собственно, я думаю, что такая косность проистекает от того, что детская часть человечества является для взрослых подтверждением их будущей смерти, хотя они могли бы отвергнуть смерть и другим путем, подарив свое доверие развивающейся жизни и отождествив себя с нею. Вместо того чтобы все ставить на молодую поросль, обеспечивающую их выживание на земле, они препятствуют ее росту под тем предлогом, что, мол, если мы хотим жить дальше так, как жили до сих пор, нельзя предоставлять молодым свободу воображения, свободу инициативы. Странное извращение: к какому бы поколению ни принадлежали люди, стоит им получить хотя бы крошечную власть, они начинают рассуждать так, словно род людской – не более чем популяция животных, и их роль лишь в воспроизведении одного и того же генофонда, без изменения программы. И вот поколение за поколением лишают себя будущего. Можно подумать, что они вообще не хотят никакого будущего. Люди – не самоубийцы, они – убийцы: они хотят выжить за счет тех, кто желает прийти на землю… Что представляет собой страна, которая не поощряет в первую очередь изобретательность, созидание, жизнерадостность, обновление, развитие молодежи? Такая страна находится в упадке. Как много уже об этом говорилось, и все как будто согласны, однако ответственные лица своей позиции не меняют!
Ознакомительная версия. Доступно 31 страниц из 151
