Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 48
– Ну да, нормально, – отвечаю.
– А что неполная?
– Как получилось… С Володей выпьем за тебя, к нему заеду.
– Согласна. Я это как-нибудь узнаю?
– Почувствуешь.
– Почувствую… Конечно… Ну что, поехали?
– Поехали.
Едем. Разговариваем. О Православии. О Сербии и о России. Про войну в бывшей Югославии рассказывает Маша. Про натовские бомбёжки. Я – про развал Советского Союза.
Ещё – о разном.
– Интересно, – говорит Маша. – У вас, вот у Володи с Таней вчера было как, мёд, удивилась, к чаю подают.
– А у вас? – спрашиваю.
– А у нас – после чая.
– Да? Я не знал. На самом деле, интересно.
– Значит, немножко мы другие… хоть и славяне.
– В этом пусть будем разные, и замечательно.
– Но зато в церкви – как одни.
– Тебе виднее.
На развилке, где одна дорога ведёт в Усть-Кемь и в Старицу, а другая – в Елисейск, остановили нас гаишники. Документы проверили. Меня и машину, не обращая внимания на Машу, внимательно осмотрели. Не объясняя ничего, сказали только: всё, мол, в порядке, дальше можем следовать; дескать, счастливого пути. Какой-то рейд, кого-то ищут. К счастью, не нас. Отправились мы дальше.
В город въехали.
Старинный – так говорят о нём. Раньше – уездный, а теперь – районный.
Входил когда-то он в десятку лучших городов России. Теперь – хиреет. Может, и к лучшему оно: своё лицо, пусть и стареющее, не теряет, молодое, но чужое или стандартное, не обретает; пока обходится без пластиковой операции. Многокупольный. Кресты сверкают – день погожий. Дома в основном деревянные, почерневшие от возраста, с крутыми четырёхскатными крышами, с резными карнизами и наличниками, голубого больше цвета. С той ещё, дореволюционной, эпохи чудом сохранились. Есть и советское – ну как везде – и брусовое, и кирпичное – такой весь север. И новорусское – запас не мой, словами пользуюсь Василия – редко ещё, ближе к окраинам, но широко и высоко торчит, выпячивается. Жили и воздвигали, как в угаре. Кто-то успел – достроил, кто-то нет – убили, умер или сел. Кто-то – совсем уж мало кто пока – в сайдинг упаковал своё жильё, это – крутые. Василий злится: «Город портят». Но не взрывать же, не сдирать. Станет историей и это.
Возле Успенской церкви, с открытыми воротами и толпящимися около них в ограде прихожанами, попросила Маша остановиться и подождать её.
– Не пойдёшь? – спрашивает.
– Нет, – говорю. – Потом как-нибудь.
Я остался в машине. А Маша, убрав за спину косу и повязав на голове косынку, ушла в церковь.
Вышла минут через десять. Повернувшись, перекрестилась в поклоне. И так естественно, как не умею я. Я всё с оглядкой – на кого-то.
Села в машину.
– Хорошо, – говорит. – Как дома.
Подвёз её к автовокзалу.
Ушла Маша. Когда вернулась:
– Вот, – говорит, – билет.
– На сколько? – спрашиваю.
– На двадцать тридцать, – говорит. – В Исленьске ночью уже буду.
– Да почти утром.
Оставив возле вокзала машину, пошли на набережную.
– Вот, вы…
– Вот, ты…
– Вот, ты опять увидела Ислень.
– Да. Я надеялась на это… Я поснимаю?
– Ну, конечно.
Поснимала.
Зашли после в кафе. Выпили по чашке кофе. Больше молчим теперь, чем разговариваем. Но и молчание – как разговор. Мало с кем получается так разговаривать. Мне всё понятно. Думаю – и Маше.
Прогулявшись по улице Ленина, бывшей Большой или Кузнечной, не помню точно, мимо памятника с зажатой в руке кепкой, с обкаканной голубями и воробьями самой умной в мире головой, вышли на Рабоче-Крестьянскую улицу, когда-то Успенскую, и оказались около вокзала.
Уже автобус, вижу, подогнали.
– Твой, – говорю.
– Похоже, – говорит. – Я на таком сюда приехала.
Стоим. Невесело мне. И Маша грустно как-то улыбается – перед дорогой.
– Я закажу в моём монастыре, когда там буду… Бог даст, скоро… всеношную… Мне показалось, будто надо.
– Спасибо, – говорю, севшим вдруг голосом. – Как доберёшься, сообщишь?
– Сообщу, – говорит. И спрашивает: – У тебя есть электронный адрес?
– Есть, – говорю.
– Вот, – говорит, протягивая мне визитку, – мой.
Продиктовал свой. Записала.
– «Сретенск» – латинскими… легко запомнить. – Долго не мудрил.
Сходил к машине за сумкой. Передал её Маше. Подала руку. Держу в своей – как что-то хрупкое, но очень дорогое. Ладонь прохладная, не то что у меня.
– Спасибо, – говорит, – тебе за всё… Иван.
– Не за что, Мария, – говорю. – Тебе спасибо. – Бог мне тебя послал.
– Кого кому…
– Сейчас не разберёмся.
Поцеловала Маша меня в щёку. Вошла в автобус, место заняла. Смотрит на меня в окно, рукой мне машет. И после чертит пальцем по стеклу: мол, напишу.
Я лишь кивнул.
Поехал автобус.
Стою.
Чувствую: будто все мамины кошки прибежали из Ялани, в душу мне ворвались и стали драть её когтями.
«Ох, – думаю, – да что ж это такое!.. Поеду к Коле Устиненко».
Ну, и поехал.
Живёт Коля, когда-то мой одноклассник, потом лётчик гражданской авиации, а теперь, после всеобщего развала, вынужденный пенсионер, на другом конце города.
Добрался скоро – не Москва.
Из-за двери ещё, на лестничной площадке, слышу: в квартире шумно.
Позвонил – впустили меня сразу.
Там и другие одноклассники. Яланцы. Как договаривались будто, собрались. Витя Гаузер. Уезжал лет десять назад в Германию. Пожил недолго там, да и вернулся. Врач-терапевт. Олег Истомин, давно уже живёт в Ленинграде-Петербурге, но приезжает на родину, к матери, каждое лето. Так до сих пор ещё и не женился. Володя Есаулов, здесь обитает, в Елисейске. Был он, как и Коля Устиненко, когда-то лётчиком, теперь, как Коля же, на пенсии. Основная у него, у Коли, теперь работа – дача, под управлением жены, тоже нашей одноклассницы. Дома нет её, в больнице, на дежурстве.
– О-о! – говорят. – Ванюха! Войсковой!
Ты как, мол, тут? И: лёгок на помине.
Ну, вот, мол, мимо проезжал да и решил проведать Колю.
Мы, дескать, думали, что ты в Исленьске.
Да отпуск взял, мол, на полмесяца.
Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 48
