Ознакомительная версия. Доступно 27 страниц из 135
Тот долго мусолил в руке бумажки, жевал седую бороду, проницательно глядя на Артемия Ивановича, потом сказал, хлюпая простуженным носом:
— Знаете что, господин Гурин? Давайте мы эти деньги в приходную книгу записывать не будем, а вы уж будьте добры, скажите господину Стельмаху, что молебствие вы прослушали и все нужные требы мною совершены. Вот вам за это свечка бесплатно, помолитесь за избавление Господом души нашей от грехов и мирских соблазнов.
На том их отношения и прервались. Золота же сусального ни тот, ни другой никогда и в глаза не видели.
— Так вы, стало быть, золотить умеете? — спросил Стельмах, восхищенно заглядывая в глаза Артемию Ивановичу.
— Я, папаша, всем золотарям золотарь! — покровительственно похлопал надворного советника по плечу Владимиров.
— Господи, какое чудо! Может вам, Артемий Иванович, не торопиться с Февроньей, может мне выдать за вас мою младшенькую, любимую, которая с косою?
— Как это с косою? — не понял Артемий Иванович, который уже выпил наливку и собирался уходить, ожидая только рубля на водку. — Косуху что ли, маленькую? Ну выдайте, на неделю мне хватит.
— Но почему только на недельку? Священный брак — это на всю жизнь.
— Одна бутылка — на всю жизнь? — фыркнул Артемий Иванович. — Лучше уж рубль.
— Ну вы, батенька, и шутник, — принужденно рассмеялся Стельмах. — Я вам про свою дочь говорю.
— Да при чем тут дочь! Вы мне рубль выдайте и я поехал, — сказал Артемий Иванович и пошел в коридор.
Слушая, как Владимиров кряхтит, влезая в рубинштейновское пальто, которое Стельмаху пришлось выкупить у композитора, брезгливо отказавшего взять его после того, как оно было ношено полицейским агентом, надворный советник почувствовал, как спадает с его глаз наваждение и сомнения относительно башни с золотой маковкой тотчас прохватили его.
— Февронья, ты не хочешь на дачу с женихом съездить?
— Это еще зачем? — искренне удивилась та.
— На башню слазишь, а потом мне доложишь, видать ли оттуда в телескоп Петергоф.
— Да как же это — в телескоп?
— Ну, без телескопа. В кулак глянешь. Собирайся и езжай.
— А обратно я могу не успеть, — деланно смущаясь, сказала Февронья. — Может, мне и на ночь придется оставаться.
— Ничего не знаю, — сказал Стельмах. — Я что, по-твоему, без ужина сидеть буду? Взглянешь на башню — и назад.
Так Артемий Иванович нежданно-негаданно получил себе попутчика. Извозчик, который вез их на Балтийский вокзал, то и дело оглядывался на потемневшего лицом Артемия Ивановича и даже хотел свезти его к доктору, но Владимиров отказался. На поезд в Петергоф, отходивший в пять минут шестого, на котором обычно возвращался Артемий Иванович, из-за долгих сборов Февроньи они опоздали, но следующий, к счастью, отправлялся через двадцать пять минут и они сели на скамейку в вагоне третьего класса. Кухарка выпросила у Артемия Ивановича купить ей семечек и стала лузгать их, сплевывая в кулак.
— Разве вы не рады, что я поехала с вами? — спросила Февронья. — Все время молчите, как пень. И то верно, чего радоваться, мне сегодня возвращаться надо. Посмотрю вашу башню — и сейчас назад тронусь.
В мыслях Артемия Ивановича царил совершеннейший кавардак. Он понимал, что эта поездка — полный его крах, что вот сейчас, менее чем через час, станет ясно, что все деньги Стельмаха он профукал, и ему останется только поспешно скрываться, а денег на бегство у него осталось рублей двадцать. И отвечать на вопросы Февроньи было нечего.
Желающих ехать в Петергоф было мало. В вагоне сидели несколько военных, рядовых конногренадер и улан, в дальнем конце сидели несколько женщин-паломниц в черных платках, а совсем рядом от Артемия Ивановича и его дамы расположился старый монах из Троице-Сергиевой пустыни с длинной сивой бородой и несколько молодых послушников, реденькие бороденки которых походили скорее на пародию на этот признак мужественности, чем на собственно бороды.
— Можна, ваше благородие, я тут рядом с вами сяду? — гнусаво спросил Владимирова вошедший в вагон господин в худом казенном пальтишке мышиного цвета и в морских сапогах поверх штанин. — Мени не далеко ехаты, тильки до Петергофу.
— Да сидите уж, — сказал Артемий Иванович, которому сейчас было совершенно наплевать, с кем им придется проделать путь до Петергофа. Он был озабочен поисками выходов из своего ужасного положения, а выходы никак не находились.
— Може, вы хотите отведать яблучек? — спросил их попутчик и, шмыгнув простуженным носом, протянул бумажный пакет с яблоками.
— Да подавись ты своими яблоками! — огрызнулся Владимиров. — Может, они у тебя отравлены.
— Зовсим и не отрувлены. Трохи червывые, так у нас на крейсери для матросив все червывое.
— Мозги у вас, сударь, червивые! — заявил Артемий Иванович.
— Дозвольте тоди вас угостыть, сударыня, — настырный попутчик вытер мокрый нос о шарф, обмотанный вокруг шеи, и протянул Февронье яблоко в черной руке с грязными обгрызенными ногтями.
— Артемий Иванович, можно мне скушать яблочко? — спросила кухарка у Владимирова.
— Скушай, скушай, Хавронья, может, подавишься, — пожелал ей Артемий Иванович, так и не придумавший, как ему избавится от нежелательной спутницы.
— Не ешь, дева, сие яблоко, — встрял в их разговор сивобородый монах, которому надоело поучать послушников, покорно кивавших на любую его реплику, — потому как этот зловредный хохол, козел смердючий, словно Диавол, принявший на себя вид змея, хочет соблазнить тебя сим плодом, как Еву искусил он плодом запретным, чтобы поссорить тебя с твоим муже, которого ты есть кость от кости его и плоть от плоти его, и оставил муж твой отца своего и мать свою и прилепился к тебе, чтобы были двое одна плоть.
— Это не я к ней прилепился, это она ко мне пристала, как дерьмо к ляжке! — гневно возразил монаху Артемий Иванович.
— А вы, святой отец, замовчите, тому як видкиля вам знаты про плоть, и до ниж вона прылепляется, — набросился на монаха хохол.
Встав, он опустил окно и высморкался на ветер, несший мимо густой черный дым из паровозной трубы вперемешку с огненными вкраплениями искр. — У нас в Лондоне за таки мовлення в суд ташшыли!
— Я до пострига служил в Преображенском полку и не одну девку испортил, прости Господи! — обиделся монах в свою очередь, тряся бородой. — Каковые грехи теперь и замаливаю слезно, — добавил он, заметив изумленные взгляды послушников.
Они проехали станцию «Лигово», потом «Сергиевскую Пустынь», где монах с послушниками вышли. Артемий Иванович, насторожившись при упоминании Лондона, все время внимательно разглядывал попутчика и теперь был уже уверен, что это тот самый беглый матрос Курашкин, которого он вывез на шхуне из Англии. Куда делся Курашкин в Остенде, после того как они все вместе попали в руки Продеуса и были доставлены к Рачковскому, он не знал. По его виду и по его подходам в разговоре можно было предположить, что хохол не оставил ремесло шпика и провокатора. А вдруг он столковался еще тогда с Рачковским и Петр Иванович подослал Курашкина после неудачной попытки Ландезена схватить Владимирова на Петергофском гулянии?
Ознакомительная версия. Доступно 27 страниц из 135
