Я не буду передавать записки на уроке
Я не буду передавать записки на уроке
Я не буду передавать записки на уроке
Я не буду передавать записки на уроке
Я не буду передавать записки на уроке
Я не буду передавать записки на уроке
Я не буду передавать записки на уроке
Я не буду передавать записки на уроке
Я не буду передавать записки на уроке
Я не буду передавать записки на уроке
Я не буду передавать записки на уроке
Я не буду передавать записки на уроке
Я не буду передавать записки на уроке
24 сентября, пятница, обеденный перерыв, лестничная площадка третьего этажа
Даже не знаю, что сказать. Наверняка все слова на этой странице уже расплылись от моих слез.
Только я не могу сказать, так ли это, потому что я так сильно плачу, что вообще еле вижу страницу.
Я просто не понимаю, не понимаю, как она могла СКАЗАТЬ такое,
Не говоря уже о том, чтобы СДЕЛАТЬ.
Это гораздо хуже, чем расставание с парнем, с которым я так долго встречалась. Это хуже, чем когда бывший парень моей бывшей подруги заявляет, что он меня любит. Это хуже, чем то, что девочка? которая когда-то была моим самым страшным врагом, теперь сидит со мной за одним столом во время ланча. Это хуже, чем то, что я почти проваливаю математику.
Я имею в виду то, что мой папа пытается обманным путем отнять у народа Дженовии единственный шанс стать демократическим обществом.
И среди всех, кого я знаю, есть только один человек, который мог бы мне посоветовать, что мне со всем этим делать (вместо того, чтобы предоставить решить все проблемы маме).
И этот человек со мной не разговаривает.
Но я думала? мы можем быть выше мелочных обид, правда, я так думала.
Честное слово. Я просто чувствовала, что должна поговорить с Лилли. Потому что Лилли наверняка знает, как мне поступить,
И я подумала: ну что в самом худшем случае может случиться, если я ей расскажу? Что если я просто подойду к ней и расскажу, что происходит? Ей просто ПРИДЕТСЯ как-то отреагировать, правда? Потому что совершается такая несправедливость, что Лилли просто не сможет промолчать, так ведь? Ведь это же ЛИЛЛИ, она не может сложа руки стоять рядом, когда совершается несправедливость. Она на это физически не способна, она обязательно должна будет что-то сказать.
И вероятнее всего, скажет она вот что: – Миа, ты наверное шутишь! Миа, ты должна…
И дальше она расскажет мне, что делать. Правильно?
И тогда я, наконец, смогу избавиться от чувства, что все глубже и глубже сползаю в яму.
Я хочу сказать, может, мы и не станем снова подругами. Но Лилли никогда не допустит, чтобы народ какой-то страны обманом лишили возможности управлять своей жизнью. Правильно? Ведь она так резко настроена против монархии.
Во всяком случае, так я рассуждала. Вот почему сейчас во время обеда я взяла и подошла к ней.
Клянусь, больше я ничего не сделала – просто подошла к ней и все! Я только подошла к тому месту, где она сидела – между прочим, одна, потому что Кенни временно исключили из школы, а Перин пошла к ортодонту, а Линг Су решила остаться в классе искусства, чтобы закончить коллаж, который она сама называет «Портрет художника в лапше и оливках», – и говорю:
– Лилли, можно с тобой поговорить секундочку?
Ну да, возможно, это была неудачная мысль, подойти к ней при людях. Наверное, стоило подождать в туалете, потому что после еды она всегда ходит в туалет мыть руки. Тогда я могла бы поговорить с ней наедине, и если бы она отреагировала плохо, то никто бы этого не увидел и не услышал, кроме меня и, может быть, парочки первокурсниц.
Но я, как ДУРА, подошла к ней перед всеми, села на стул рядом с ней и говорю:
– Лилли, я знаю, ты со мной не разговариваешь, но мне очень нужна твоя помощь. Случилось нечто ужасное: я узнала, что четыреста лет назад одна из моих прародительниц подписала закон, ко которому Дженовия становится конституционной монархией, но этот документ до вчерашнего дня никто не обнаружил, а когда я показала его папе, он по сути от него отмахнулся, потому что его написала девочка-подросток, которая правила всего двенадцать дней, а потом ее унесла Черная смерть, и кроме того, он не хочет, чтобы монархам Дженовии отводилась чисто формальная роль, хотя я ему и сказала, что ему стоит баллотироваться в премьер-министры. За него все проголосуют, это точно. Я чувствую, что совершается ужасная несправедливость, но не знаю, что мне с этим делать, а ты такая умная, я рассудила, что ты могла бы мне помочь…
Лилли подняла взгляд от тарелки с салатом и говорит:
– Почему ты вообще со мной разговариваешь?
Что, должна признать, меня сразу обескуражило. Наверное, мне надо было в ту же секунду повернуться и уйти. Но я, как дура, осталась на месте и продолжала говорить. Потому что… сама не знаю, почему. Я решила, что может быть, Лилли меня неправильно поняла, не расслышала или что-нибудь в этом роде.
– Я же говорю, – сказала я, – мне нужна твоя помощь. Лилли, это так глупо, что ты на меня дуешься…
Лилли только снова посмотрела на меня. Тогда я продолжала:
– Ладно, если тебе нравится и дальше меня ненавидеть, прекрасно. Но как насчет народа Дженовии? Он же не сделал тебе ничего плохого, как, вообще-то и я, но дело не в этом. Тебе не кажется, что народ Дженовии заслужил право выбирать своего собственного лидера? Лилли, ты мне нужна, мне нужна твоя помощь, чтобы разобраться, как мне…
– О боже.
На слове «О» Лилли встала. На слове «боже» она подняла кулак и грохнула им по столу,
Она ударила так сильно, что абсолютно все в кафетерии повернули головы в нашу сторону, чтобы посмотреть, что происходит.
– Поверить не могу! – заорала Лилли. Она в самом прямом смысле заорала на меня, хотя я сидела рядом с ней, футах в двух, не дальше. – Ты просто невероятна! Сначала ты разбиваешь сердце моего брата. Потом ты крадешь моего парня. И после этого думаешь, что можешь прийти ко мне за советом по поводу твоей ненормальной семейки?
К тому времени, когда Лилли дошла до слова «семейки», она уже не кричала, а визжала. Я была в таком шоке, что только сидела и моргала. К тому же я не очень хорошо видела, потому что мои глаза заволокли слезы. Оно, наверное, и к лучшему, потому что я не видела всех ошарашенных лиц, обращенных в нашу сторону. Хотя я слышала, что в кафе наступило оглушительное молчание. Не слышалось даже скрипа вилки по тарелке. Это потому, что никто не хотел упустить ни единого звука из словесной перепалки между мной и моей бывшей лучшей подругой.
– Лилли, – прошептала я. – Ты же знаешь, я не разбивала Майклу сердце, это он разбил мое. И я не крала твоего парня, он…
