Изоляция детей тяжким грузом ложится на плечи родителей. Дети видят в них партнеров по играм — как произошло у Кэрол и Эмили. Дети претендуют на время родителей практически постоянно. А родители идут навстречу, чтобы их дети не страдали от одиночества. И это еще одна причина, почему мамы и папы придумывают для своих отпрысков так много внеклассных занятий.
Ларо сразу же заметила это в тех семьях, которые она изучала. «Родители, принадлежащие к среднему классу, — пишет она, — боятся, что, если их дети не будут заняты организованной деятельностью, им будет не с кем играть после школы и/или во время весенних и летних каникул».
Это приводит к печальному и совершенно непредусмотренному результату — порочному кругу, из которого нет выхода.
Если дети с самого раннего возраста (в том числе и в детском саду, где этот подход внедряется все активнее) ведут строго регламентируемую жизнь, то у них не остается времени на скуку. А это означает, что они просто не знают, как терпеть скуку. И в таких ситуациях они обращаются к родителям, чтобы те им помогли.
Психолог из Оберлина Нэнси Дарлинг, автор популярного родительского блога «Подумаем о детях», писала об этом в 2011 году:
«Когда я была ребенком, мы постоянно скучали. У нас не было внеклассных занятий — только собрания скаутов раз в неделю и воскресная школа. Работали очень немногие мамы, поэтому мы приходили домой из школы в три часа и просто слонялись без дела. Еще не было „Улицы Сезам“, и единственным детским телевидением были „Багс Банни“ и „Роки и Бульвинкль“ по субботам… И это означало, что наши мамы, которые были заняты готовкой, уборкой, просмотром мыльных опер, общением с соседями и огромной благотворительной работой (в скаутских организациях, церкви, Красном Кресте и т. п.), обычно реагировали на наши жалобы, что нам нечем заняться, предложением как следует убраться в наших комнатах. Мы учились не просить, а самим искать себе занятие».
Поэтому нас слегка выводит из себя, когда наши дети не могут вести себя точно так же, хотя мы сами приложили руку к сокращению их умений занять себя самостоятельно.
Не следует думать, что внеклассные занятия — это плохо, пишет Дарлинг. Но из-за них «дети не имеют опыта САМОСТОЯТЕЛЬНЫХ ЗАНЯТИЙ. Они ПАССИВНЫ».
Такая пассивность особенно сильно проявляется в средней школе, когда детям самим приходится решать, чем занять свое свободное время. Дарлинг объясняла мне: «Никто из детей не говорит: „Здорово, у меня появилось свободное время — теперь можно и марки собирать!“ На формирование хобби уходит время».
Но поскольку дети из среднего класса сегодня занимают в семьях привилегированное положение, поскольку родители готовы сделать для них все, у детей формируется ощущение, что за их скуку отвечают мамы и папы. Ларо тоже это сразу же заметила.
«Дети из среднего класса, — пишет она, — часто требуют внимания взрослых и их участия в играх».
Родители, несомненно, ощущали бы гораздо меньшее давление в отношении поиска занятий для своих детей (и были бы более уверены в способности детей развлекаться самостоятельно), если бы могли спокойно выпускать детей на улицу. Но сегодня это не принято. И вот еще одно парадоксальное последствие нашей сентиментальности: чем более экономически бесполезными становятся дети, тем агрессивнее мы их защищаем.
Изучить эту тенденцию можно на примере истории современной игровой площадки. В 1905 году в нашей стране было менее ста игровых площадок. К 1917 году их было уже 4000, потому что за них яростно ратовали реформаторы педагогической науки. Раньше дети играли на улицах. Но неожиданно их понадобилось защищать от новейшего и смертельно опасного изобретения — автомобиля. В 1906 году реформаторы создали Американскую ассоциацию игровых площадок.
Сегодня дети ведут еще более замкнутую жизнь. Они растут в домах, где углы мебели обиты мягкой тканью, электрические розетки надежно закрыты, а лестницы перекрыты. Они играют на площадках, где их защищают не только от улицы, но и от игрового оборудования: качели безопасны, как подгузники, а вся поверхность покрыта мягким пористым материалом, чтобы ребенок, упав, случайно не поранился.
Неудивительно, что к тому времени, когда дети вырастают настолько, что могут уже путешествовать самостоятельно — ходить в булочную или к другу, который живет в другом квартале, — родителям вовсе не хочется их отпускать. Они уже твердо уверились в том, что мир — это опасное место.
Количество детей, которые ходят или ездят на велосипедах в школу самостоятельно, упало с 42 процентов в 1969 году до 16 процентов в 2001-м — таковы результаты опроса, проведенного Министерством транспорта. Но ведь количество преступлений против детей за последние двадцать лет резко упало. Наше время невероятно безопасно для детей. (Для примера скажу, что с 1992 по 2011 год количество сообщений о сексуальных домогательствах в отношении детей сократилось на 63 процента.)
Возможно, наша тревога из-за детей является еще одним проявлением амбивалентного отношения нашей культуры к работающим женщинам. Многие мамы зарабатывают на жизнь вне дома, поэтому за детьми на улице некому присматривать. А из-за этого возникает паника, связанная с потенциальными опасностями этой самой улицы.
Минц отмечает, что в 1980-е годы, когда женщины толпами отправлялись на работу, возникла паранойя относительно сексуальных домогательств в детских садах и яслях. «Мы видим, как у запуганных родителей вырабатывается комплекс тревоги и вины за то, что они оставляют детей с посторонними людьми в детских садах и яслях», — пишет Минц.
Почти в то же время отмечался всплеск тревоги из-за похищений и маньяков, засовывающих бритвенные лезвия в хэллоуинские конфеты. Примерно тогда же на молочных пакетах стали печатать фотографии пропавших детей. Но количество похищений составляло тогда от 500 до 600 в год, то есть похищали одного ребенка на примерно 115 000 (что составляет примерно четверть от количества детей, погибших в автомобильных катастрофах).
Сегодня паранойя похищений подогревается не столько молочными пакетами, сколько новостями кабельного телевидения и доступностью полицейской информации.
Все это особенно наглядно проявляется в Техасе. Почти все родители, с которыми я общалась в Шугар-Ленде и Миссури-Сити, говорили о своем страхе перед похищением, хотя все они жили во вполне безопасных и престижных районах, населенных представителями среднего и высшего среднего класса.
Вскоре я узнала, что в Техасе существует публичный, доступный в Интернете реестр насильников. Любой может войти в сеть, набрать свой адрес и посмотреть, где живет недавно освободившийся насильник. Кэрол Рид говорила именно об этом, когда объясняла, почему ее старшему сыну не требовалось столько внимания в детстве.
— Тогда жить было не так страшно, как сегодня, — сказала она мне. — Или мы просто не сознавали, насколько это страшно.
Признаюсь, поначалу я считала этот страх иррациональным, учитывая спокойную атмосферу района и близость дома Кэрол к школе. Но потом я пошла в сеть. И сразу же мне высветился адрес ближайшего насильника — всего в полумиле от дома Кэрол. А три других жили в миле отсюда. Около 90 процентов осужденных судом насильников покушались на детей своих знакомых, а не на совершенно незнакомых малышей. Вряд ли такие новости могут успокоить родителей. Не уверена, что они успокаивают и меня.
