Первые города Нового Мира были только-только построены. Все они в точности повторяли свой образец — Нью-Мунго; Каледон настоял, чтобы самый первый небесный город вырос над его — над нашим — родным городом. К тому времени люди уже старались селиться как можно дальше от береговой линии и от подступающей воды — на возвышенностях в старой части города, в многоэтажных домах новых районов, на крышах, на холмах. Затаив дыхание, мы следили за тем, как с ошеломительной скоростью растут гигантские башни, протягиваются над нашими головами туннели. Они были такие странные, такие удивительные! И мы верили, что будем спасены. К этому времени Каледон уже перестал быть моим. Он стал очень важным человеком и получил огромную власть — ещё бы, ведь это он придумал Новый Мир! Его идеи распространялись по всей планете со скоростью поднимающегося океана. Во всех странах спешно строили такие же города, пытаясь убедить население, что все будут спасены. И тут… — Голос Кэндлриггс дрожит, но она решительно берёт себя в руки и продолжает рассказ. — И тут всё изменилось. В том числе и Каледон. Я уже была в Нью-Мунго вместе с ним. Наши семьи и друзья должны были переехать со дня на день, и тут произошло то, чего, как нас уверяли, не должно было произойти никогда. Огромная волна накрыла Европу, в мгновение ока затопив весь континент.
Некоторое время Кэндлриггс молчит, глядя на огонь.
— В глубине души я всегда понимала, что города Нового Мира не смогут вместить всех нуждающихся, но… Нью-Мунго даже не попытался забрать к себе столько народу, сколько можно было приютить — пусть даже в тесноте. Руководство Нового Мира не ускорило строительство других небесных городов, не попыталось обеспечить лодками, пресной водой и едой тех несчастных, которые уже остались без крова. Вместо этого Новый Мир попросту захлопнул свои ворота. Мощная стена, которая, как я думала, должна была защитить город от моря, стала крепостной стеной, преградившей вход людям, терпящим бедствие.
Оказывается, руководство Нового Мира приняло решение давать приют только самым лучшим, самым умным, талантливым и опытным. Был разработан специальный тест, проверяющий уровень умственного развития, и в небесный город допускались лишь те, кто прошёл этот тест с самыми высокими показателями. Все остальные считались отбросами и чужаками — даже члены вашей семьи или друзья — и не могли последовать за вами. Каледон заверял меня, что и сам подчиняется тем же правилам, но я была уверена, что уж своих-то родителей он исхитрился переправить в небесный город. Их-то он ни за что бы не бросил, — добавляет она с горечью.
— И вот, вместо того чтобы направить все силы на помощь гибнущим людям, жители Нового Мира попросту закрылись от них. Я не могла поверить, что всё это происходит на самом деле. Я нашла Каледона, и между нами произошла ужасная ссора. По-моему, он понимал, что я права, но был слишком увлечён собственной мечтой о Новом Мире и о том, каким тот должен быть. Каледон умолял меня забыть обо всех, кому нельзя помочь, — по его словам, их было так много, что даже пытаться не стоило. Он уверял, что, если мы возьмём к себе всех нуждающихся, то небесный город просто не выдержит перенаселения. Системы обеспечения выйдут из строя, и мы все погибнем. Надо выбросить из головы остальной мир, говорил он, радоваться собственному спасению и жить для будущего, которое ждёт нас высоко в небе, в мире, населённом исключительно гениальными и одарёнными людьми.
Кэндлриггс в отчаянии заламывает руки.
— Но я не могла разделить с ним эту мечту. Я восстала против него. Были и другие восставшие; не очень много, но всё же были. Мы не могли и не хотели выбросить из головы остальной мир. Мы создали группу оппозиции, пытались выступать от имени тех, кто всё ещё боролся за жизнь далеко внизу. Но небесные люди не хотели нас слушать. Они были слишком благодарны за то, что их взяли в Ныо-Мунго, и слишком боялись, что их снова выкинут наружу, в этот кошмарный погибающий мир. Тогда я считала их гнусными злодеями, но сейчас… думаю, среди них было много хороших и добрых людей, которые жалели всех, кто остался за стеной; жестокими их сделал страх за собственное будущее. Быть может, если бы у нашей группы было чуть больше времени, если бы мы вели себя чуть сдержаннее, пытались спокойно объяснить людям, что помочь другим — ещё не означает погубить себя… быть может, тогда бы нас поддержали, и мы бы выступили от имени всех небесных жителей.
И тогда Каледону, и прочим отцам города пришлось бы прислушаться к нам и предпринять какие-то действия. Но нашу группу почти никто не поддержал, и, значит, нас было очень просто уничтожить.
Кэндлриггс снова умолкает; она вся дрожит от переполняющих её чувств.
— И что было дальше? — шепчет Мара.
— Нас схватили. Каледон пришёл ко мне в тюремную камеру и умолял отказаться от других восставших. Он сказал, что по-прежнему любит меня, что мы будем счастливы в нашей небесной империи. От меня требуется всего лишь забыть внешний мир. И я почти было согласилась, — едва слышно произносит Кэндлриггс, — потому что любила его и хотела быть рядом с ним. И ещё, мне было очень страшно. Но потом я поняла, что любила его таким, каким он был раньше, а не таким, каким он стал теперь. Каледон пытался объяснить мне, что всё происходящее давно вышло из-под его контроля, что у него нет той власти, про которую я думаю. Он убедил себя, что ничего не в силах поделать. Но беда состояла в том, что собственная мечта полностью поглотила Каледона — он не мог сопротивляться ей, он зависел от неё, а не она от него.
Кэндлриггс стискивает голову руками, словно воспоминания причиняют ей физическую боль.
— И тогда я сказала, что ненавижу его. У него был такой вид, как будто я ударила его кинжалом прямо в сердце. Но моя ненависть была перемешана с любовью, они боролись во мне. Меня выкинули из Нью-Мунго вместе с остальными восставшими. Сперва нас хотели расстрелять, но Каледон уговорил власти не убивать нас; вместо этого мы были просто выброшены из города — погибать. Но мы выжили и даже создали собственный мир здесь, среди деревьев и развалин.
Она смотрит куда-то вдаль.
— Сначала я думала, что умру от горя. Я хотела умереть; жизнь для меня потеряла всяческий смысл. Моя семья и друзья пропали, и не осталось ничего, ради чего стоило бы жить дальше. Но постепенно мы привыкли к этому миру среди деревьев, научились существовать в нём. Мы осмотрелись, увидели, что осталось от затонувшею города… и тут мы стали замечать знаки на камнях — знаки, что подавал нам старый город. Они были повсюду; они подарили нам историю, в которую хотелось верить и ради которой стоило жить. Мы взяли себе имена разных частей старого города, чтобы не забыть их, а знаки и предсказания на камнях стали частью нашей веры. Это единственное, что нам осталось…
У Мары по щекам струятся слёзы. Многие древогнёзды тихо всхлипывают. Бруми-ло пытается обнять Кэндлриггс, но та отстраняется, словно ничто уже не сможет облегчить боль, с которой она жила столько лет.
— Каледон, мой прекрасный мечтатель, как ты жил все эти годы? — бормочет Кэндлриггс, опустив голову и потерянно глядя в одну точку.
— Пора по гнёздам, — мягко говорит ей Молиндайнар.
