— Совершенно верно, рейхсфюрер.
Гиммлер помолчал. Несколько мгновений царила тишина. Рука Штормана с записной книжкой дрожала.
— Глупцы! Они теперь делают новые авиабомбы и думают, что могут изменить ими ход войны! — исступленно продолжал Гиммлер. — Но мы знаем: оружие, которое принесет нам торжество над всеми нашими врагами, не имеет никакого отношения к техническому прогрессу. Это чисто духовное оружие. Антикрест обратит в ничто все поползновения наших недругов к сопротивлению, и мы установим рейх — тысячелетнее царство совершенной гармонии с духом и божествами наших предков. А вы, Шторман, если не добьетесь цели, заплатите мне жизнью. Вам понятно?
— Понятно, рейхсфюрер. Слушаюсь.
Шторман положил трубку на рычаг. Рука его все еще дрожала. Секунду он постоял в растерянности перед телефоном, словно встав навытяжку перед начальством, потом опомнился. Он открыл дверь и позвал:
Помощник вошел в комнату и тоже встал навытяжку.
— Слушайте хорошенько, Кёниг, — с упреком в голосе начал оберштурмфюрер. — Я приказываю взять этого археолога, некоего Ле Биана, которого вы так глупо упустили. Руан в конце концов не такой большой город, и вряд ли ему удалось из него выбраться. Если потребуют обстоятельства, перетрясите каждую квартиру, каждый чердак, каждый подвал, но найдите мне его. Он очень нужен мне, только имейте в виду: обязательно живым! Есть вопросы?
— Никак нет, оберштурмфюрер, все ясно. Слушаюсь!
Кёниг вышел из комнаты, а Шторман потихоньку успокоился. Переложить груз собственного отчаяния на других — бесспорно лучшее средство избавиться от него. Хоть он и упрекал сам себя, но был и горд, что Гиммлер лично позвонил ему. Недалек уже был день, когда благодаря своему открытию он станет героем Тысячелетнего рейха.
Глава 32Слабый свет свечи вот-вот должен был погаснуть. Он трепетал, замирал, вновь разгорался, лениво колебался, но силы были неравны: он ничего не мог поделать с неумолимым законом времен, уносящим жизни и гасящим свечи. Ле Биан в третий раз перечитывал одну и ту же фразу книги, и всякий раз его внимание привлекала к себе отчаянная борьба огонька с судьбой. Уставив взгляд на свечку, студент думал о своем нынешнем положении. Думал о войне, которая, похоже, выходила на финишную прямую. Рейх начал давать трещины, и все более заметная нервозность немцев это доказывала.
Чем больше он размышлял об этом, тем с большим удивлением понимал, что ему не хочется, чтобы война закончилась слишком быстро. Почему-то он был убежден, что загадку Роллона надо разгадать до конца сражений. Неизбежная — он ни секунды в том не сомневался — победа союзников отодвинет на задний план эзотерические исследования СС, и тогда первый герцог Нормандский, по всей вероятности, надолго попадет в теневой круг забвения.
Эти мысли вернули историка к делу. Он снова взялся за книгу о завоевании Англии нормандским герцогом Вильгельмом. В четвертый раз он перечитал то место, где говорилось о присяге Гарольда герцогу Вильгельму на святых мощах («Ubi Harold sacram entum fecit Wilhelmo duci»), и, к своему великому удовольствию, он все-таки дочитал его до конца. Но тут его отвлекло еще кое-что: легкий шорох на лестничной клетке первого этажа, тихонько долетевший до его слуха. Не было ничего особенного в том, что слух его был настороже: время стояло позднее, комендантский час, и в дом в это время редко кто заходил. День за днем он научился узнавать на слух всех его жителей, хотя никого из них никогда не видел. Он подумал, что это, может быть, старый Гаспар, как обычно, перебрал под вечер кальвадоса, но тот, когда приходил домой, всегда делал гораздо больше шума, промахивался мимо ступенек, а то и растягивался на лестнице.
Ле Биан встал и на цыпочках поднялся по ступенькам к входной двери. Слух его не обманул. За дверью точно кто-то был — кто-то, не знавший, что за ним следят; Ле Биан ясно слышал его дыхание. Тот человек дышал неровно, тяжело, как после тяжелой физической работы. А может быть, он так дышал от страха и тревоги.
Вопреки всем наставлениям, полученным, когда его селили в подвале, Ле Биан не взял пистолет, который оставила ему Жозефина. Он решил, что одной внезапности хватит ему, чтобы одолеть незваного гостя. Медлить было нельзя уже ни секунды. Он резко распахнул дверь — и тут какая-то неожиданная сила отбросила его назад. Он зашатался, стоя на ступеньках, и чуть было не растянулся, как старый Гаспар, но удержался и повалился на маленькую площадку над лестницей. Дверь, словно по волшебству, тотчас закрылась, и оказалось, что сверху на нем лежит Жозефина.
— Что с тобой вдруг, Пьер? — недовольно спросила она его.
— Как что? — переспросил молодой человек. — Ты меня напугала и чуть не столкнула с лестницы, вот что…
Ле Биану очень нравилось, что их тела так вот нечаянно соприкоснулись, да и гостья не торопилась от него оторваться. Пока что он внимательно разглядывал лицо Жозефины. Никогда еще она не казалась ему так хороша, как сейчас, ночью, в подвале дома в старом квартале, где он прятался, как мышь от кота. Волосы девушки растрепались, но от этого черты лица казались еще очаровательней. Глаза сверкали необычайным блеском. Еще никогда ни к кому его так не тянуло.
— Мне тебе надо что-то сказать, — проговорила она вполголоса. — Это очень важно, уже давно надо бы…
— Да? А что? — спросил она с деланым удивлением человека, приготовившегося услышать признание в любви.
— Ну… — продолжала она несмело. — Я правда давно хотела сказать… Понимаешь, Пьер, я… я…
— Что? Ну скажи…
Жозефина перевела дыхание и отбросила со лба прядь волос.
— Пьер, — сказала она наконец решительно, — я знаю, как можно увидать гобелен из Байё.
Студент выпучил глаза, а Жозефина, казалось, была очень довольна тем, как его разыграла. Пьер встал первым, раз уж оно так повернулось. Вся романтика рассеялась.
— Вот как? — спросил он, притворяясь равнодушным. — И как же это тебе удалось? Я думал, его раньше прятали где-то в подвалах дома настоятеля в Байё, а теперь он там же, в департаменте Сарта, в фондах Национального музея…
— Много будешь знать… — ответила она.
— Скоро состарюсь, — подхватил он.
— Завтра прямо на рассвете будь готов. Марк отвезет нас в Байё. Он взял у шурина его молочный фургон. В нем нас нетронут.
Услышав имя Марка, Ле Биан скривился, и Жозефина это заметила и, не дожидаясь, что он скажет, сама подошла ближе к нему, положила голову ему на плечо и сказала:
— А насчет Марка ты не волнуйся. Я тебе еще не все сказала Я тебя люблю, Пьер.
Глаза молодого человека вытаращились еще пуще прежнего. Сколько уже раз он надеялся услышать эту фразу, не смея сам ее выговорить? И вот это случилось в самый неожиданный момент. И никаких умных слов в ответ он сказать не мог. Да что умных — даже самого простого «я тебя тоже», которое горело у него на устах. Он горячо поцеловал ее в лоб и наконец сказал:
