— Свобода живет в людских сердцах, и когда она умирает, никакая конституция, никакой закон и никакой суд ее не спасет.
Недоступные глазу операционные системы посылали сигналы бедствия. Он по возможности старался не обращать на них внимания. Его возмущали эти узурпаторские замашки химических дисбалансов и замыканий в нервных цепях. Он может произнести слова «нервная система организма», а нервная система не может, значит, он главнее. Он миновал «Принтинг Плюс», «Пик-квик» и «Китайские крылышки». На всех подъездных дорожках стояли пикапы, и только на одной — «корвет».
— Корвет, — произнес Тим вслух.
Забравшись на середину косогора позади закрытой на ночь автомастерской «Джиффи Льюб», он улегся спать. Проснулся, отлежав ухо на твердой земле, и час-другой слушал грохот разной гидравлики и переговоры механиков.
Хорошая обувь — это не роскошь. Странные взгляды от незнакомых мужчин настораживают. Нарушение работы кишечника — повод для тревоги.
Позже, когда ноги понесли Тима на очередную прогулку, настала его очередь жаловаться второму. Позади оставались рекламные щиты, светофоры и торговые центры. Знаки «стоп», дома отдыха и жилые здания. Железнодорожные пути, блокпосты и въезды на эстакады.
— Ты все ноешь и ноешь, про то, как ты замерз и проголодался, — усовестил второго Тим. — Мол, ночи такие длинные. Хорошая обувь — это не роскошь. А потом ты отключаешься, и что? Куда девались все твои жалобы? Тебе что, уже не холодно? Расхотелось есть? Чего ты добиваешься, кроме того, чтобы повергнуть нас обоих в страдания и мрак? Отвечай! Ты рушишь мою жизнь, отнимаешь у меня волю, мотаешь по улицам, словно кусок мяса на веревке. Ты ткнул меня носом в мои ограничения и развеял иллюзию свободы. С какой целью? Что тебе с того?
Второй упорно хромал дальше, ничего не отвечая.
Только в одном они сходились. Если ему хочется заморить второго голодом, если единственное удовлетворение он находит в суицидальной мести, то он побеждает отсутствием крыши над головой, держит ничью по питанию, но терпит сокрушительное поражение каждый раз, когда наваливается сон. Что мешает ему, когда второй остановится, шагать дальше, пока не сведет ублюдка в могилу? Можно кинуться в первый подвернувшийся водоем — а можно и под колеса. Но у него элементарно не оставалось сил. Когда его отпускало, он заползал в ближайшую щель, в какое-нибудь сомнительное укрытие, и там они дружно падали замертво. На миг ему открывался смысл блаженства — забвение. Забвение их примиряло.
Он вывалился из мужского туалета. Человек, настойчиво стучавший в дверь, шарахнулся далеко в сторону. Пройдя через боковой выход, рядом с которым выстроилась очередь из машин, Тим наклонился у мусорного бака и извергнул наружу только что съеденный обед. Шатаясь, он доплелся до подернутого инеем газончика между Макдоналдсом и «Коноко» и сел на траву, весь мокрый от испарины. Машины на дороге двигались словно в замедленной съемке.
Он остановился перед витриной в окраинном районе, убогость которого только подчеркивало недавнее благоустройство. За стеклом спортивного магазина красовалась палатка под зеленым тентом. Туристическую идиллию дополнял прочий реквизит — фонарь, фляга и сделанный из картона костер.
Тим улегся на скамью и задремал. Разбудил его полицейский, постучав дубинкой по деревянным рейкам.
— Ваши документы, — потребовал коп.
Тим медленно сел. Вытащил бумажник из заднего кармана брюк. Выудить негнущимися пальцами водительские права удалось не сразу. Посмотрев, полицейский вернул карточку обратно.
— Здесь нельзя спать.
— А закон о праве пользования общественными местами вам о чем-нибудь говорит?
Полицейский смерил его взглядом.
— Тебе больше спать негде, умник?
Неторопливо расстегнув бумажник, Тим продемонстрировал пачку хрустящих стодолларовых банкнот, перелистав ее большим пальцем.
— Спать я могу где захочу.
— Так иди туда, — велел коп.
— Польщен заботой о моем комфорте.
Полицейский пошел прочь.
— Можно еще предложить государству упрятать за решетку всех непривлекательных внешне и эксцентричных, чтобы не смущали честных граждан! — крикнул Тим ему вслед. — Общественная нетерпимость и враждебность — недостаточное конституционное оправдание для нарушения физической свободы человека!
Он снова заснул. Когда проснулся, решил, что нет, вставать он не будет, ни в какую, не сейчас, только не вставать, слышишь, ты, человеческий сорняк, который надо вырвать с корнем? Ты, мешок с костями! Ты, сварливый доходяга с вечным жаром, хромотой и неуемным аппетитом!
Недостаток меди, к твоему сведению, вызывает анемию. Что на данный момент не самая насущная из забот.
— Вонючка, гнилое нутро, язва, — огрызнулся Тим вслух, снова приподнимаясь на скамье. Оказавшаяся неподалеку женщина с собакой поспешно натянула поводок, срывая нюхающего пса с места, когда Тим повысил голос. — Прорвавшийся свищ. Слепой тормоз. Отвяжись от меня. Отвяжись и оставь меня в покое!
Не могу.
— Ты цепляешься за колесо фортуны. Я возношусь на ангельских крыльях. Ты кружишь спиралью. Я грежу о старых возлюбленных с младыми улыбками.
Прости, дружище, мы связаны накрепко.
— Докажи! — прокричал Тим.
Что такое крылья? Что такое улыбка?
— Нечего тут умничать. Умничать могу только я.
«Я развиваюсь», — ответил второй.
Позади круглосуточного магазина выстроились у рукотворного котлована, словно динозавры в музее, кран, трактор и несколько экскаваторов помельче. Обогнув котлован, Тим уселся в кабину трактора и съел пару хот-догов. И сумел удержать их в желудке — скорее всего, благодаря хитрому расчету второго, знающего, сколько калорий понадобится для очередного перехода.
— Хитрожопый! — обозвал его Тим.
На дороге, ведущей из города, с неба свалился дрозд. Второй шмякнулся прямо на плечо Тиму, третий — на крайнюю левую полосу, за ним посыпалась остальная стая. С глухим стуком они шлепались на асфальт, усеивая все шоссе. Потом наступила темнота, но Тим уже снова был в пути.
Обойдя по кромке небольшую рощу с закованными в оранжевую пластиковую сетку стволами, он взобрался на пригорок, возвышающийся рядом с шоссе, и пересек пустырь, не представлявший никакого интереса для инвесторов, кроме демаркационного. Спустившись, он свернул в сторону от шоссе к недостроенному коттеджному поселку в тюдоровском стиле с гигантскими участками. На улицах, усеянных строительным мусором, стояли контейнеры для отходов, а на подъездных дорожках высились груды розового щебня, подчеркивая своей невостребованностью запустение этого мертворожденного квартала. Ледяной дождь промочил фуфайку с рогом изобилия насквозь, и теперь она стояла колом. Тим выбивал зубами дробь, обливался потом и сам рвал и метал, как этот ливень, обвиняя второго во всех своих страданиях. Его угрозы носились эхом по городу-призраку под барабанную дробь круглых, как шарики соли, градин. Вскоре одевшийся в леденцовую глазурь поселок остался позади, проводив гостя хрустальным перезвоном веток.
