Все, все постепенно рассеивается по мере того, как я приближаюсь к миру, которому теперь принадлежу, и лишь урчащая перемотка пленки в обратную сторону позволяет мне завершить мои воспоминания. И я вспоминаю промокший от дождя март, известивший о появлении нового существа, которого я назвала Педро, нежность его губ на моей груди, этот маленький черешок, источавший мед и сладчайший нектар, а также заполненные морской влагой слез глаза моего отца, взиравшего на последний побег его плодового дерева, и голос Педро по телефону. Я вспоминаю последовавшие за этим безмятежные дни, заботу и внимание Кьетана в те первые часы, первые дни, когда я еще думала, что сосуществование возможно, пока не узнала о самодовольном тоне, с каким он в «Тамбре» хвалился своим сыном, которого, хоть это звучит странно, сделала ему я в промежутке между его слезливыми приступами; пока я не узнала о слюнявой истерике, что он устроил, объясняя, будто ему пришлось жениться из-за излишка своей мужественности, а ведь он так легко избавлялся от нее в течение бесконечных ночей бесполезных разглагольствований, ох, негодник!
Был месяц март, и лил дождь, когда родился Педро. Меня отвезли в родильный дом за несколько дней до родов по моей просьбе, поскольку я хотела покоя и тишины, которых не давал мне мой дом. Я поговорила с кузеном и совершенно определенно сказала ему, что моим желанием руководит не страх, не мнительность, не истеричность, а необходимость не видеть перед собой свекровь, мужа, да и его самого, ведь он нервничал не меньше, чем они; и я попросила, чтобы он поговорил с врачом, объяснив ему, что все, чего я хочу, — это одиночество, ослепительная белизна больничной палаты, установленные часы для посещений и телефон, который никто не будет контролировать. Так и получилось. Я провела три или четыре дня в больничной палате за чтением, отрешившись от всего, кроме ожидания появления моего сына, не беспокоясь о занятиях, оставив законченную диссертацию и бессознательно готовясь к бегству, которое станет возможным после рождения ребенка.
Мой отец навестил меня прежде, чем я сделала его дедушкой. Это было вечером, и он появился в несколько необычном виде, заставившем нас обоих улыбнуться, когда он повесил плащ над ванной и стряхнул воду с берета, постучав по нему левой рукой. Он уже несколько лет не носил брюки и свитер, и я с удовлетворением убедилась в естественности, с которой он по-прежнему вел себя, в отсутствии жестов, выдающих сомнение, в уверенности, с которой его все еще ловкое и ладное тело передвигалось по комнате, пока он говорил. Это был мой отец, и, видя его таким сильным и цельным, я не смогла сдержаться и поставила его в известность о принятом решении.
— Как только у меня родится сын, я уйду от Кьетана; я хочу расторгнуть брак, — сказала я отцу, и он на мгновение застыл — известие оказалось слишком неожиданным в контексте разговора, который в тот момент мы вели.
Он никак больше не проявил своего удивления, кроме той мимолетной остановки в передвижении по комнате, и пообещал мне, что как только я стану матерью, он лично поручит кому-нибудь совершить все необходимые формальности в самый короткий срок. Он ни разу не попытался переубедить меня, спросить меня о причинах, которые, впрочем, были ему известны и очевидны. Одним из его достоинств было умение не проявлять настойчивости или упрямства, в нужный момент перевести беседу в другое русло, преподнести новые идеи или, по крайней мере, по-новому подать старые темы. Сколько раз он говорил мне об одних и тех же вещах, об одних и тех же воспоминаниях! Сколько раз он рассказывал мне о романе с моей матерью! Но всегда, даже если это были те же воспоминания, те же рассказы, обязательно появлялась какая-то оценка, некое суждение, которые обновляли их, делали их другими. Я думаю, что мой отец был очень умным и что он сумел ввести меня в мир взрослых, смог сделать меня зрелым человеком посредством слова; и так же посредством слова он сумел установить связь с тем новым миром, что стучался в его двери через меня. Сказав мне о человеке, которого он пришлет, чтобы начать процедуру расторжения брака, и подчеркнув, что я могу полностью ему доверять, отец продолжил разговор о вещах, ничем не напоминавших об этом вклинившемся в беседу вопросе. Он проявил любопытство, в котором ему, по-видимому, было отказано перед моим появлением на свет, положил руки мне на живот, пришел в волнение, ощутив толчки заявлявшего о себе существа, и стал расспрашивать меня о чувствах, которые в подобные моменты, как он считал, должны испытывать женщины. Я ответила ему со всей честностью, что испытываю страх и удивление, удивление и страх и что больше ничего во мне не проявляется, по крайней мере, я не в состоянии ничего больше поставить в один ряд с этими двумя чувствами.
Когда мне принесли ужин, отец еще был со мной и немножко отщипнул чего-то с моей тарелки, так, как он делал это сотни раз, когда я была девочкой, и даже вспомнил между приступами смеха, которые у меня постепенно стали немного нервными, один случай, когда он съел таким образом все мое картофельное пюре с мерланом, сбрызнутым лимонным соком, и еще пюре из протертого банана с апельсином, уж очень оно ему понравилось. Это был мой отец, он был со мной, и я чувствовала себя счастливой. Зазвонил телефон, и я сняла трубку: кузен спрашивал о моих делах; после него к телефону подошла моя свекровь, а потом Кьетан, и на какое-то мгновение я испугалась, что утрачу то ощущение покоя, что подарил мне отец; но это было не так. Он снова сумел увлечь меня воспоминаниями, принесшими мне умиротворение, и лишь на миг нас охватила печаль, когда мы заговорили о моей матери, но мгновение грусти быстро превратилось в длинную, уходящую куда-то вглубь нить, по которой к нам пришла память о ней, а потом мы почувствовали рядом с нами ее присутствие. Вскоре у меня начались схватки, они застали меня врасплох, и я испугалась. Но рядом был отец.
Схватки становились все более частыми и сильными; мой сын заявлял о себе настойчиво и поспешно. Через час или немного больше меня отвезли в родильное отделение; мой отец был там: я хотела, чтобы он был рядом, и он был рядом; он разговаривал со мной, вытирал мне платком пот и держал меня за руку, пока я, Ноа, производила на свет своего сына.
