Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 49
– Гош, погоди… Послушай… Да успокойся ты наконец! – пыталась прорваться Нина через поток мутно-желчного, брызжущего в нее горячей струей гнева. – Давай поговорим без эмоций, по-деловому.
– Ах, ты еще и по-деловому хочешь? Вот сука… Я тебе повторяю – здесь ничего твоего нет! Здесь все мое! И фактически, и юридически. Если б я сам от тебя решил уйти, я бы все тебе оставил. Легко. А так – нет! Чтоб какой-то альфонс… Да мне как твой Костик позвонил… Я до сих пор нормально выдохнуть не могу, ей-богу!
Он рухнул без сил в кресло, начал с трудом втягивать в себя воздух, широко и некрасиво раздувая ноздри и мотая всклокоченной головой из стороны в сторону, как уставший от боя старый боксер.
– Гош, а я ведь здесь прописана вообще-то… – испуганно и тихо проговорила, почти по-девчоночьи пропищала Нина, забившись с ногами в угол дивана. – Куда я пойду, Гош? Мне идти некуда… Я в суд пойду, я адвокатов найму.
– Давай… – устало махнул ей из кресла Гоша. – Давай, нанимай, трать последние деньги… Сама ж понимаешь – бесполезно все это.
– Гоша, не надо так со мной, прошу тебя. Мне ведь и в самом деле идти некуда!
– Слушай, Нин, – поднял он вдруг на нее вмиг остывшие от гнева глаза, – а ответь мне на один вопрос. Ты ребенка мне родить не захотела или правда не смогла?
– Не знаю, Гош… – помолчав, тихо ответила из своего угла Нина. – Теперь я и сама уже не знаю. Не смогла, потому что и в самом деле не захотела, или не захотела, потому что не смогла. Не нужен нам был ребенок, Гош. Потому он и не решился у нас родиться, не захотел прийти ни к тебе, ни ко мне.
– Ну, это ты за себя говори. За меня не надо.
– Да тебе он еще больше не нужен, чем мне, Гош! Ребенок – он ведь не приложение к бизнесу, не показатель успешности на жизненном экзамене, он живая, самостоятельная душа.
– Понятно. Значит, это ты не захотела.
– Господи, как с тобой говорить трудно. Никогда мы друг друга не понимали… А теперь, значит, я одна виноватой осталась. А я ведь, между прочим, тоже человек! У меня свое мироощущение есть.
– Да ты дура, Нин, а не человек. Поняла? Вот и оставайся теперь со своим мироощущением. Другая бы на твоем месте помалкивала в тряпочку, жила бы себе потихонечку на мужнины капиталы без всяких фокусов… Ну ладно, пойду я. А ты собирайся давай потихоньку. Даю тебе неделю. Хватит? И чтоб абсолютно все свое барахло отсюда вывезла, поняла? А завтра адвоката пришлю – бумаги на развод подпишешь…
Он тяжело поднялся из кресла, еще раз встряхнул головой и, не взглянув больше в ее сторону, вышел из гостиной в прихожую. От уханья захлопнувшейся двери и звона осыпающегося на пол стекла вздрогнуло все внутри, будто разбилась душа на такие же мелкие осколки и потекла из нее потихоньку, и утекала всю ночь, до самого по-декабрьски неприютного рассвета.
Она пыталась было пойти вещи собрать, да не смогла. Шикарные тряпочки не давались в руки, валились на пол, будто смеялись ей в лицо, дразнили ускользающей роскошью. Вот этот белый шикарный пуловер она привезла из Англии, а этот безумной красоты кашемировый шарф – из Парижа, а вот в этом платье с открытыми плечами она познакомилась в баре с Олежкой… Олежка, счастье мое, как дорого за тебя пришлось заплатить, и что, что теперь с ней будет. Костик, за что… Почему ж ты сволочью такой вырос, бывший хороший мальчик, и будь проклята эта тети-Машина квартира, это пятикомнатное чудо с высокими потолками и арочными окнами в центре города, которое всех свело с ума и которым так страстно захотелось ей вдруг искусить Олежку, купить его себе раз и навсегда. Как же она сумела так влюбиться в него, господи, что потеряла всяческий женский разум, кинула всю себя ему под ноги, как кидает ошалевшая старуха стодолларовую бумажку на сцену юному стриптизеру.
* * *
Яркое солнце из утреннего окна било в глаза нетерпеливо, расходилось под сомкнутыми веками красно-оранжевыми кругами, требовало яростно: «Вставай, Сашка, вставай». Саша перевернулась на спину, вытянулась в струнку, по привычке с шумом вдохнула побольше воздуху и поняла вдруг – на улице ночью выпал снег. Она прочувствовала, тут же ощутила в себе эту необыкновенную вкусно-холодную радость первого по-настоящему зимнего дня, пахнущую недозрелым арбузом и первозданной свежестью хрупкого нежного снега, и праздником, и еще бог знает чем хорошим и значительным…
Только горячими булочками сегодня почему-то не пахло. Непривычно как-то. «Эк мы дружно проспали сегодня с тетей Машей!» – подумала она, одним прыжком вскакивая с постели и подходя к окну. Так и есть. Лежит, родименький, светится радостной белизной… Красота! И солнце светит, и мир прекрасен. И еще. Самое главное. Ей! Не надо! Туда! Возвращаться! Никогда! Вот так… Закинув руки за голову, она прогнулась назад и постояла так минуту, задержав дыхание, словно боясь отпустить застрявшее в ней нежным комочком счастье. А разогнувшись, запрыгала по комнате козликом, замерзнув от ворвавшегося в открытую форточку первого зимнего ветерка – счастье-то счастьем, да холодно ж, однако.
– Тетя Маша! Вы меня почему не разбудили? – крикнула она звонко в сторону кухни, пробегая в ванную и на ходу высвобождая голову из узкого ворота свитера. Не услышав ответа, остановилась в нерешительности и замерла, слушая непривычно-пугающую утреннюю тишину, потом на цыпочках тихо прошла по длинному коридору, заглянула, недоумевая, в кухонное большое и такое всегда уютное пространство, как магнитом притягивающее запахом горячих сдобных булочек и заботливой радостной суетой тети Маши. «В магазин пошла? Меня не захотела будить? Странно…» – промелькнула в голове быстрая мысль и ушла, оставив после себя ощущение противной тревоги, будто чего-то нехорошего, уже вписавшегося и в эту подозрительную тишину, и в непривычный глазу оставленный с вечера беспорядок из невымытых чашек, засохшего хлеба на тарелочке, капающей монотонно из крана воды. Так же, на цыпочках, она тихо прокралась к комнате тети Маши, постояла, напряженно вслушиваясь. Потом осторожно потянула дверь на себя, просунула в щель голову и пропищала совсем уж по-детски жалобно: «Теть Ма-а-а-ш…» Услышав доносящиеся из глубины комнаты странные звуки, похожие на едва сдерживаемые рыдания, пошла им навстречу и остановилась в испуге. Мария лежала на своей кровати, вытянувшись в струнку, внимательно и сосредоточенно глядела в потолок. Лицо ее было мокрым и бледным, крупные капли пота стекали по лбу, по вискам, пропадали в жиденьких, склеившихся жалкими прядками влажных волосах. Одна такая прядка прилипла к щеке около чуть приоткрытых, отдающих мертвенной голубизной сморщенных губ, изломалась хилой болезненной стрелочкой. Дышала Мария тяжело и отрывисто, и не дышала даже, а просто пыталась изо всех сил втянуть в себя воздух, который быстро застревал где-то на полпути и выталкивался обратно с шумом, похожим на глухие мучительные рыдания. Переведя взгляд от потолка на замершую в ужасе у ее постели Сашу, хотела сказать что-то, да снова застыла в мучительном полувдохе, застекленела плеснувшими болью глазами.
– Теть Маш, да что это с вами?! – прошептала-прокричала Саша, протягивая к ней ручки-палочки и не решаясь подойти поближе. – Вам плохо, да? А что надо делать-то, теть Маш? Ой, я не знаю… – Она в отчаянии закрутила головой, бросилась к двери и со всего размаху захлопнула ее, потом, будто испугавшись громкого звука, снова вернулась к постели, беспомощно развела руки в стороны, присела около Марии на корточки. – Ой, теть Маш, а что надо делать-то? А лекарства у вас где лежат? Господи ты боже мой…
Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 49
