ОЧНАЯ СТАВКАНаш первый вопрос обращен к Владимиру Митрофановичу Пуришкевичу.
Нога непринужденно закинута за ногу. Голый, словно наполированный бархоткой череп, тяжелый золотой браслет на кисти правой руки, неизменная сигара, шестым пальцем вросшая в руку. Выражение лица — внимательное и цепкое. Манера вести себя — непринужденная. Наш визави знает загадочного господина Х., двумя выстрелами добившего Распутина. Он все видел своими глазами. Он знает.
Но никогда не скажет о том, что знает. Ну, может быть, лишь слегка намекнет? Или… где-нибудь проговорится?
— Владимир Митрофанович, будьте добры, расскажите же нам, что произошло во дворе дворца князя Феликса Феликсовича-младшего? Начните, пожалуйста, с того момента, как вы услышали крик хозяина дома: «Пуришкевич, он жив, он убегает! Стреляйте!»? Куда побежал Юсупов?
— Он в полубессознательном состоянии, почти не видя меня, с обезумевшим взглядом кинулся к выходной двери на главный коридор и побежал на половину своих родителей.
— Хозяин, стало быть, куда-то убежал и оставил вас одного? А что же предприняли вы?
— Одну секунду я оставался оторопевшим, но до меня совершенно ясно стали доноситься снизу чьи-то быстрые шаги, пробиравшиеся к выходной двери во двор. Медлить было нельзя, и я, не растерявшись, выхватил из кармана свой «соваж», поставил его на «feu» и бегом спустился по лестнице. Григорий Распутин, которого я полчаса назад созерцал при последнем издыхании, переваливаясь с боку на бок, быстро бежал по рыхлому снегу во дворе дворца вдоль железной решетки, выходившей на улицу, в том самом костюме, в котором я видел его сейчас почти бездыханным. Первое мгновение я не мог поверить своим глазам, но громкий крик его в ночной тишине: «Феликс, Феликс, все скажу царице!», убедил меня, что это он.
— А теперь, Владимир Митрофанович, расскажите, как именно вы стреляли в Распутина?
— Я бросился за ним вдогонку и выстрелил. В ночной тиши чрезвычайно громкий звук моего револьвера пронесся в воздухе — промах! Распутин поддал ходу, я выстрелил вторично на бегу — и… опять промахнулся! Не могу передать того чувства бешенства, которое я испытал против себя самого в эту минуту!
— А ведь вы приличный стрелок, Владимир Митрофанович.
— Стрелок более чем приличный, практиковавшийся в тире на Семеновском плацу беспрестанно и попадавший в небольшие мишени, я оказался сегодня неспособным уложить человека в двадцати шагах…
— Можно было бы возразить вам, что мишень — одно, а «уложить человека», как вы сейчас изволили выразиться, совсем другое. Но возражать не будем. Верим, что стрелок вы более чем приличный! Во-первых, потому, что такой человек, как вы, все любит делать первоклассно, такова уж натура. Во-вторых, вызови вас на дуэль думский коллега, из тех, кого вы награждали непечатным словом и клейким эпитетом, вы должны были уметь ответить на вызов метким выстрелом. Итак, вы выстрелили во второй раз и снова промахнулись. Что же было дальше?
— Мгновения шли. Распутин подбегал уже к воротам, тогда я остановился, изо всех сил укусил себя за кисть левой руки, чтоб заставить сосредоточиться и выстрелом в третий раз попал ему в спину. Он остановился, тогда я, уже тщательнее прицелившись, стоя на том же месте, дал четвертый выстрел, попавший ему, как кажется, в голову, ибо он снопом упал ничком на снег и задергал головой. Я подбежал к нему и изо всей силы ударил каблуком в висок.
— Выходит, после вашего последнего, четвертого, выстрела, жертва упала на снег именно ничком, а не навзничь?
— Он лежал с далеко вытянутыми вперед руками, скреб снег, как будто желая ползти вперед на брюхе, но продвигаться он уже не мог и только лязгал и скрежетал зубами…
— Вот ваша хваленая «фотографическая точность», уважаемый Владимир Митрофанович, и начала изменять вам и, как на грех, именно в тот самый момент, когда вы, сжимая в руке свой замечательный «соваж», выбежали во двор вслед за бегущим Распутиным! Описанная вами только что сцена не выдерживает никакой критики. Чистейший вымысел! Абсолютная чепуха! Давайте ж вместе разберемся, Владимир Митрофанович, и вы сами поймете: ваша ложь неубедительна, не смотря на ваше красноречие и живописные детали. Ваши выстрелы, если учитывать данные вскрытия тела, могли быть первым и вторым выстрелом, но никак не последними, третьим и четвертым. Почему? Потому что сделаны они были не сзади, а спереди. Чтобы стать автором двух последних выстрелов, вам необходимо было обогнать жертву и занять позицию для стрельбы у ворот, лицом к лицу с жертвой. А по вашему же собственному утверждению, вы не только не могли обогнать убегавшего Распутина, но даже догнать-то его не могли и стреляли вдогонку с дистанции, составляющей примерно двадцать шагов. Не в первый раз уже вы и ваши сообщники показываете чудеса сверхскоростных перемещений в пространстве. Сначала Маленький Юсупов. А теперь вот и вы туда же! Поэтому давайте подведем итог тому вкладу, который ваш «соваж» в действительности внес в «Дело об убийстве Григория Распутина». Один промах. Не два, как вы уверяете, а всего один! Одно попадание, довольно удачное — ваша пуля впилась жертве в спину. Ранение очень серьезное, но еще не смертельное. Все! Вы действительно хорошо стреляете и знаете в этом толк. Именно поэтому вы, желая уверить в том, что Распутин был убит именно вами, говорите сейчас неправду, что после выстрелов нашли жертву лежащей ничком, словно «желающей ползти на брюхе». Правдоподобно вы здесь лжете. Так она и должна была бы лежать, жертва убийства, если бы ее уложили на снег именно ваши выстрелы. В действительности же жертва упала на спину, навзничь, встреченная выстрелами в упор у самой решетки загадочным господином Х., и вы это видели, но в этом вы, конечно, не признаетесь. Но скажите, Владимир Митрофанович, после этих четырех выстрелов жертва была мертва или нет?
