1
— Главная моя цель, — сказал шатавшийся Роуклифф, — вручить вам вот… — Он, шатаясь, пошарил в разнообразных карманах, вытаскивая старые грязные, сгнившие на складках бумажки, два полупустых, пушистых от пыли тюбика с желудочными таблетками, судейский свисток, засохшую погремушку шариковой ручки и, наконец, довольно чистый конверт, — это. Билеты на премьеру. Думаю, милый мой старина Эндерби, в разумной мере развлечетесь. Я упомянутым фильмом больше не интересуюсь, будучи столь тесно связанным. Позвольте доложить, Эндерби, фильм дешевый, фильм снят на гроши, фильм снят очень быстро, кусочки заимствованы — практически, знаете, без разрешения — из других фильмов. «Стрега», — неожиданно бросил он Данте за стойкой бара. Бар, как при первой их встрече, был пуст, кроме них. Эндерби себя чувствовал изможденным и старым, со вкусом тонизирующего шоколада во рту, обсыпанного толченой корой жостера. Стояла середина утра через день после их возвращения из папского поместья у озера; Веста отправилась к женщине, которую звали княгиня Ирина Голицына, к римской даме, известной модными бутиками или моделями высокой моды, или еще чем-то. Веста быстро тратила деньги. — И, — рассказывал Роуклифф, — естественно, то, чего мир от Италии только и ждет: некоторое количество sfacciate donne Florentine, они, правда, не флорентийки, а римлянки, mastrando con le рорре il petto[104]. To бишь, понимаете, Эндерби, сучки бесстыжие грудь демонстрируют. Данте был великим пророком, итальянскую киноиндустрию предсказал. Данте.
Данте поклонился за стойкой бара.
— Тезка, — конфиденциально сообщил он Эндерби.
— Чертовски замечательное совпадение, а? — пошатнулся Роуклифф. — Все найдете у Данте, Эндерби, если как следует поискать. Даже название фильма, который пойдете смотреть, заимствовано из Purgatorio[105]. Я нашел его, Эндерби, я, английский поэт, ибо никто из этих нечестивых римлян никогда даже не заглянул в Данте после окончания школы, если кто-нибудь вообще ходил в школу.
Эндерби вытащил пригласительный билет из конверта и увидел, что фильм называется «L’Animal Binato»[106]. Название ничего ему не говорило. Он вернулся к бутылке фраскати на стойке, налил себе стаканчик. — Я смотрю, крепко пьете, Эндерби, — заметил Роуклифф. — И это потому, если позволите высказать непристойную догадку, что пускаете в ход мышцы, которые никогда раньше в ход не пускали. Венера стынет без Бахуса и Цереры, хотя, по-моему, эту богиню можно оставить без завтрака. «Стрега», — снова приказал он энергичным кивком.
— Слушайте, — предупредил Эндерби, — я вас домой больше не повезу. В прошлый раз, Роуклифф, вы доставили кучу хлопот, черт возьми, а меня выставили истинным дураком. Если намерены тут отключиться, тут и останетесь отключившимся, ясно? У меня своих забот полон рот, чтоб дела принимали такой оборот.
— Прямо в рифму сказал, — преувеличенно изумился Роуклифф. — До сих пор во многом поэт, да? Только долго ли еще им останетесь, а? — зловеще прищурившись, полюбопытствовал он. — Муза, о Эндерби. Являлась ли вам уже Муза, объявляла ли о заказанном себе билете в один конец на рейс до Парнаса, или где там обитают музы? Долго она пахала на Эндерби, пришла пора Эндерби проститься с примитивной магией и расстаться с ней. Муза, в отличие от Ариэля[107], не воздушный дух непонятного пола, а женщина, в высшей степени женщина. — Тут Роуклифф сморщился, стал очень старым. — Может быть, Эндерби, мне просто не суждено было добиться большого успеха с этой конкретной женщиной по причине, — вам известна причина, — по причине определенного, так сказать, неопределенного отношения к сексу. — Он вдохнул около литра воздуха римского бара. Выпил около сантилитра «Стреги». — Теперь я, Эндерби, знаете, вновь на колесах. С нынешнего дня, если точно сказать. Поэтому, знаете, вам не придется везти меня домой или еще куда-то. За мной из БЕА[108]придут, заберут, отличные ребята. На самолет посадят. Куда я лечу, Эндерби? — Он проказливо ухмыльнулся, грозя пальцем. — Ах, я вам не скажу. Скажу только: далее к югу. Пакетик прихватил. — И, подмигивая, стукнул в правую грудь своего пиджака. — Пусть теперь малыши Марко, Марио, и проклятый пьемонтец, цитируя Мильтона, самостоятельно забавляются. Я со всем с этим покончил, Эндерби. Со всем, — громко объявил он, подчеркивая кулаками по стойке, — покончил, Эндерби. Вы, я хочу сказать, как говорится, свою голову на плечах имейте. Опомнитесь. Поэт должен оставаться один.
