У него было только пятьсот долларов, что натурально делало мероприятие очень трудным. «Скайларк» все еще был на ходу, хотя Генри готов был бросить его на дороге в любой день. Лучше, если он отдаст концы здесь, в Нью-Йорке, чем где-нибудь во Флориде.
В выходные, предшествовавшие Дню благодарения, они с Гершоном отправились в Нью-Джерси, чтобы посмотреть на дешевые автомобили, которые продавались на дому. Они отправились в графство Уоррен, страну лошадей Нью-Джерси, и остановились у одной из подруг-леди. Генри взял Гершона с собой, чтобы проверять двигатели.
Мне было очень одиноко без Генри, и в субботу вечером я пошел к «Салли», надеясь и страшась увидеть Венди Я боялся, что снова уеду с ней, что не смогу сказать «нет». Но она не показалась, как и мисс Пеппер. Однако там было много других девушек, которых я не видел в предыдущие два визита, и меня поразило, что Нью-Йорк полон Королев. Я недоумевал, почему их не видно днем. Каждую ночь они появлялись в клубе, прекрасные и пышные готовые к представлению, как и все остальные актрисы на близлежащем Бродвее.
Я пробыл там два часа, а затем, покинув заведение, проскользнул в пип-шоу, которое находилось по соседству. Я сделал вид, что у меня нет намерения посетить его, и, проходя мимо двери, просто позволил слизнуть себя с тротуара. Как водевильный персонаж – просто попался на крючок. Я сделал это, чтобы транссексуалы, которые случайно могли мне встретиться на улице, не видели, как я вхожу туда. Я хотел, чтобы они думали обо мне как о молодом джентльмене, который иногда навещает их у «Салли». Если бы они увидели, что я посещаю пип-шоу, то сочли бы меня извращенцем с Таймс-сквер.
В пип-шоу пахло цитрусовым дезинфектантом. Там было яркое освещение, полки с порновидео в ярких коробках и будочки для просмотра. В глубине за высокой стойкой сидел кассир, он же охранник. Рядом с ним находилась дверь в куда более темную комнату, над которой горела красная неоновая вывеска «Лайв».[10]Предполагалось, что, хотя по смыслу это слово в данном случае прилагательное, восприниматься оно может и как глагол.
Я подошел к кассиру и, задрав руку, купил двухдолларовый жетон на живое представление.
Я вошел в темную комнату. Она была освещена только красной лампочкой. В малиновых тенях перед дверями, которые составляли полукруг, слонялись мужчины. Я открыл дверь, вошел в кабинку, словно в темный шкаф, и опустил жетон. Панель в стене поднялась, и моим глазам открылось стеклянное окно. Точно так же, как на исповеди, что, должно быть, являлось источником великого огорчения для бывших католиков.
Я заглянул в окошко, там было примерно полдюжины женщин в одних только трусиках-бикини, стоящих на полукруглой сцене. Я видел окошки других мужчин, их бледные, ищуще-виноватые лица находились в тени, как и мое собственное ищуще-виноватое лицо. Некоторые из женщин вставали перед окошками на колени. Это походило на фантасмагорическую медицинскую станцию посреди Манхэттена, куда расстроенные мужчины приходили за облегчением.
Крупная черная женщина средних лет, с гигантскими грудями подошла к моему окну.
– Ищешь компанию? – спросила она.
Я подумал, что это неплохой способ вести сексуальную жизнь. Он предполагал уважение. Женщина немедленно мне понравилась. Я кивнул в ответ на ее вопрос. Она вкратце назвала цены. Два доллара – коснуться грудей, три – задницы, пять – более приватного места, и снова пять за то, чтобы поцеловать груди. Я колебался.
– Подумай, – по-доброму сказала женщина и отошла.
Я посмотрел на ищеек в окошках. Потом на женщин. Панель опустилась.
Я пошел к кассиру-охраннику, и он дал мне другой жетон, после чего я вернулся к своей будке, опустил жетон, и панель снова поднялась. Черная женщина все еще была свободна. Я помахал ей. Она подошла, я протянул ей два доллара и попросил:
– Груди, пожалуйста.
Она взяла деньги и положила их на пол. Потом встала на колени, сцена была приподнята над полом, и выложила груди в мое окно. Я видел у некоторых женщин меленькие, покрытые ковриками скамеечки, словно для молитвы чтобы становиться на колени, и снова испытал сочувствие к католикам. Это место было сплошным напоминанием.
Я ухватил груди женщины, словно ощупывал фрукты на рынке. Они были коричневые, невероятно большие и невероятно тяжелые. Какой обузой, должно быть, они были для нее. Я подумал, на что она похожа в рубашке. Смог бы я разглядеть, какие они большие?
Мне хотелось бы уткнуться лицом между грудей, но и просто держа их, я испытал успокоение. После «Салли» я немного возбудился, так что касание имело терапевтический эффект. Может, стоило приласкать себя? Я знал, что большинство мужчин мастурбируют в этих стойлах, именно поэтому славное местечко пропахло лимонным дезинфектантом, но я постеснялся запачкать черный пол. Проведя большими пальцами по темным и крепким соскам, я неестественно мальчишеским голоском попросил:
– У меня больше нет денег, но можно поцеловать их?
– Можно поцеловать, мой сладкий, – ответила женщина очень нежно.
Я легонько поцеловал каждый сосок и вдруг испугался, вспомнив о туберкулезе и о том, что остальные мужчины, может быть, тоже целовали эти груди. Я не был уверен, что женщине удавалось помыться между поцелуями, скорее всего нет, поскольку она должна была быть на сцене постоянно. Я оторвался от сосков, и как раз вовремя, потому что панель начала опускаться. Я едва успел выдернуть руки, чтобы их не прищемило. Женщина убрала груди и, когда последний серебряный лучик света со сцены погас, сказала:
– Ты можешь вернуться.
Должно быть, она знала, что я солгал, что у меня нет больше денег, но ей не было до этого дела. Она позволила поцеловать свои груди бесплатно. И я подумал, что она – щедрая женщина, даже если и наградила меня туберкулезом.
«Отрежу ваши волосы, как Саломея»
Генри вернулся в воскресенье поздно. Я специально не ложился. Все не мог дождаться, пока он вернется. Когда он вошел, я спросил:
– Ну, нашли автомобиль?
– Конечно нет, – ответил он. – Моя жизнь погублена. Это трагедия, которая вращается вокруг автомобилей… Я должен отправиться во Флориду сразу же после того, как закончу с учебой.
– А когда конец учебе? – спросил я, позабыв точную дату.
– Десять лет назад, – сказал Генри.
Я рассмеялся и снова спросил:
– Когда заканчивается семестр?
– 16 декабря. А 17-го я должен быть в дороге… что выглядит очень сомнительно. Мы видели один милый автомобиль «крайслер», в превосходном состоянии. Но он стоил двенадцать сотен долларов. Гершон может себе это позволить, но не я.
Я ничего не мог с собой поделать: я чувствовал себя счастливым оттого, что Генри не нашел машину. Это давало мне надежду, что он, может быть, не уедет во Флориду. Я мог выдержать один уик-энд, но не мог бы выжить в Нью-Йорке, если бы Генри уехал надолго.
