— Бернштейн сказал, что вы скоро уезжаете. Пахнет осенью. Когда же ждать вас к нам снова, господин продавец игрушек?
— Ну, это зависит…
— От чего?
Я сделал неопределенный жест.
— От некоторых людей и от некоторых обстоятельств. Кстати, вы слышали, Бернштейн предложил мне работать у него, сколько я захочу?
— Он к вам на удивление расположен, — в ее голосе слышалось подозрение. — Он проболтался?
— О чем?
— Не прикидывайтесь идиотом. Я этого не люблю. Жизнь слишком коротка, чтобы тратить время на притворство. Он рассказал вам о нашей поездке?
— Ну кое-что.
— Значит, вы все знаете. Если уж Бернштейн что-то рассказывает, то во всех подробностях. Он обожает подробности.
— Еще сильнее он обожает вас.
— Фантастика. Задушила бы старого болтуна.
— А вы жестоки.
— Это вам тоже Бернштейн сказал?
— Нет, сам догадался.
— Я не просто жестока. Я сама Жестокость.
— Это не делает Бернштейна счастливее.
Она остановилась.
— К чему этот вздор? Или в сердечных делах вы ему тоже помогаете? Это входит в ваши обязанности?
— Нет. С чего вы взяли? И вообще, вы сами заговорили о нем, а вовсе не я.
Я испугался, что она разозлится и повернет к выходу. Мне ведь уже приходилось сталкиваться со странной переменчивостью ее нрава.
Но она продолжала идти вперед.
— И я же этот разговор закончу. Сейчас, например, вы раскроете рот и расскажете, для чего притащили меня сюда. Вы что, хотите меня трахнуть, раз уж я теперь свободна?
— Здесь? Под открытым небом?
— Оставьте глупые комментарии и отвечайте на вопрос, господин продавец.
— Я хочу вам кое-что показать. Вот и все.
Я свернул на узкую дорожку. Ирина шла за мной, да так энергично, что галька прямо-таки выпрыгивала из-под ее сандалий. Я незаметно рассматривал ее профиль, узнавая каждую черту, несмотря даже на то, что уже стемнело. Она нисколько не боялась. На лице ее было написано живейшее любопытство. Мы все углублялись в парк, и чем ближе подходили к цели, тем ощутимее становился запах плюща. Вот и фонтан со статуями четырех времен года, за ним — скамейка.
Я остановился и огляделся:
— Вот что я хотел вам показать: место, откуда все началось, — торжественно сказал я.
— Я вижу только старый фонтан и садовую скамейку.
— И ошибаетесь. Здесь я обитал, когда только приехал в Вену.
Она пожала плечами.
— Ну и что? Не вы первый и не вы последний затаскиваете меня в свое жилище. Это вам не поможет. Я думала, у вас получше с фантазией.
Я сделал вид, что не расслышал, обежал вокруг фонтана, потом подошел к скамейке и погладил ее.
— Целый месяц она служила мне кроватью, — сказал я. — В этих кустах у меня был шкаф. Порой, когда сюда забредал какой-нибудь турист, я сам туда залезал. А там, — я указал на фонтан, — я регулярно принимал ванну. Иногда приходилось держаться за скульптуры, чтобы не поскользнуться. На Лето я вешал полотенце. Но моей любимой статуей сразу же стала Осень. А ведь с вами я тогда еще не был даже знаком.
— При чем здесь это?
— Посмотрите сами. Осень — ваша копия. Ваша трехсотлетняя мраморная сестра-близняшка.
Она подошла к фонтану и внимательно посмотрела на статую Осени. От усердия чуть не свалилась в фонтан. Потом вернулась.
— Вы преувеличиваете. Некоторое сходство есть, но не больше.
— А для меня вполне достаточное, — сказал я и сел на скамейку.
— Для чего? — спросила она, садясь рядом.
— В первую свою ночь в этом городе я вдруг повел себя не совсем обычно: залез в фонтан, подошел к статуе Осени и прижался щекой к ее животу.
Она захлопала в ладоши.
— К животу вот этой самой статуи, которая якобы на меня похожа? Боже милостивый, беру свои слова обратно. У вас есть фантазия. Хотя, конечно, весьма претенциозная. Я вся внимание.
— Едва я прикоснулся к ее животу, меня накрыла волна тепла, накопленного мрамором за день. Ничего странного, но меня словно током ударило. И я вдруг задал себе вопрос: зачем я здесь? Я не имел в виду Запад, или там Вену, я имел в виду именно этот фонтан, несколько десятков квадратных сантиметров, где находились в тот момент мои ступни. Ведь мир так велик. Я мог бы оказаться в Лондоне или в Берлине. Но оказался здесь. И это не могло быть случайностью. С тех пор я искал истинную причину моего приезда в Вену. Мне ведь немало довелось пережить. Я приобрел хороших друзей, которые не хотят отпускать меня домой, оказался в гуще таких невероятных событий, что даже, расскажи я вам все, вы бы мне ни за что не поверили. Как в книжке. Но ответа я так и не нашел. Правда, нашел человека, который, возможно, знает ответ. Вас.
— Меня? — Она засмеялась. — Что ж, это лучшая история; которую мне приходилось слышать от мужчины, желавшего за мной приударить. У меня было много женихов: умных, хитрых, коварных, но болвана, одержимого подобным романтическим бредом, мне еще не доводилось встречать.
— Я не болван. И это вовсе не романтический бред.
— А что же? Судьба? Привет от Бернштейна?
— Нет. Это жизнь.
Она замолчала и посмотрела на меня. Никогда еще меня так не сверлили глазами. Когда Ирина поняла, насколько это для меня важно, она удивленно сказала:
— Не верю своим ушам. Он совершенно серьезен.
— Скажите же мне, почему я здесь оказался.
Она потрясла головой и казалась настолько ошарашенной, что не могла вымолвить ни слова — открыла рот, но так ничего и не сказала. Потом встала, огляделась по сторонам и произнесла:
— Ладно. Раз уж вам так нужен ответ, вы получите его. Но предупреждаю. Это только один из возможных ответов. Универсального ответа не существует.
— Я весь обратился в слух.
Она снова огляделась.
— Может меня кто-нибудь здесь увидеть?
— Только я. Главные ворота давно закрыты.
— Вот как? Об этом вы тоже подумали? Браво! Ну, тогда раскрывайте глаза пошире, господин продавец.
По траве она подбежала к фонтану и опустила в воду ладонь:
— Да она ледяная!
Потом залезла в фонтан, и все, что происходило в следующие несколько минут, я буду помнить до самой смерти. Она сняла через голову платье — бюстгальтера под ним не было, — стянула трусики и бросила их в траву. Обнаженная, подошла поближе к статуе Осени, заглянула ей в глаза и нежно погладила лоб. Потом очень, на мой взгляд, эротичным движением прижалась к ней, вытянула руку в моем направлении и тихонько позвала:
