Ознакомительная версия. Доступно 21 страниц из 105
И через пятьдесят лет он помнит их всех: атлетичного и угреватого Славу Никольского — на фото совершенный красавец в стиле белокурой бестии, а живьем был совсем незаметен; Славу же Степанова, бегуна номер один, вполне продвинутого стиляги, вскоре после школы севшего то ли за фарцу, то ли за изнасилование; Володю Сергушина — единственного, кто мог достать лбом до колен, причем своих, чем и прославился, да еще свистел хорошо — «абаделиделидела» из фильма «Стрекоза». Год-другой учился с ним Аркаша Пекарский, рыхлый эрудит, знающий все, а запомнившийся тремя эпизодами: Аркаша переодевается к физкультуре и обнаруживает кальсоны под форменными брюками — издевательский шум; Аркаша на уроке истории подробнейше описывает битву при Пуатье (или Креси?), упирая на особую роль генуэзской пехоты; Аркаша берет у Виталика почитать «Янки при дворе короля Артура» — читает до сих пор. Толстуха Таня Елейная, объект жестоких насмешек, Виталик — сострадательная душа — ее жалел, но ей, как теперь представляется, все это было совершенно безразлично. Неля Помазанова — подавленная страсть в глазах, особой формы икры (резко очерченный мускул, словно и правда мышь шевелится под кожей) и тонкие лодыжки породистой лошади… Хватит на этом, пожалуй. Вот разве еще Таня Рудзак….
Маленькая, с высохшими ножками — что-то с позвоночником, видимо, поскольку носила корсет, хотя на физкультуре появлялась без него. Рьжие взбитые волосенки, конопушки, рот и глаза — отчаянная решимость. Я, я, я… с тем, с этим, с ним… И вдруг — с Б.П. Это наш историк. И вроде бы видели их…
Б.П. — светлое пятно в шеренге правильных учителей. Историк, ну чисто Тихонов из «Доживем до понедельника», только не такой красавец, поскромнее. В школьном джазе играл на скрипке и пел «Раз пчела в ясный день весной». Пиджак «букле», брюки заужены, галстук завязан ловко. Голоса не повысит. Девки тают. И тут — Таня.
Да быть того не может! Или может? Тоже из сострадания? Был замечен провожающим ее домой. И не раз. А она, Таня, — двум-трем своим подругам, а те — своим: его жена устроила скандал. Да как же ей не стыдно, интеллигентный человек… И в глазах напор, и дрожит нижняя губка, и конопушки заливает малиновый плиточный румянец. Дальше можно писать мелодраму из школьной жизни. Развратные действия в отношении несовершеннолетней. На самом же деле окученное литературой чувство взрослого мужчины к неказистой школьнице, замухрышке, почти инвалиду. Жалость и страсть в одном флаконе. Сотня страниц текста — и развязка: замухрышка бросает Б.П. Гумберта и уходит к негру-наркоману, Гумберт побитой собакой возвращается к семье, из открытых окон школы слышны крики октябрят. Да откуда в Москве пятидесятых негры-наркоманы?
Говоришь, при — той — нашей жизни я не рассказывал тебе о школьных друзьях? Правда, я много чего не рассказывал. Уж больно ты была ревнива. Ежедневник мой просматривала — даже на отдыхе, помню, в Анапе, где мы были с маленькой Ольгой. Я знал это и как-то раз, когда хотел поздравить сокурсницу Наташу Курносову, она же Наташа Большая, с днем рождения — всего-то, — записал на нужной странице Snubnose-BD: дескать, birthday у нее, у Курносо(во)й. Так ты в словарь полезла (это ж надо, не полениться, в санаторской библиотеке попросить англо-русский словарь) и выяснила, что это за snubnose такой, и устроила мне головомойку, а потом заставила позвонить этой Snubnose в своем присутствии и поздравить ее от нас двоих. А все же — признаюсь теперь, чего уж — я послал потом Наташе невинный и незамысловатый стишок:
На канапе в Анапе лежа,
Как член ЦК или вельможа
Времен последнего Луи,
Я шлю тебе, мон анж Наташа,
Вдогонку поздравленьям НАШИМ
И поздравления МОИ.
Поверь, не лень, не притупленье
Стила — причина промедленья,
За мною нет такой вины.
Повинно в том смещенье сроков,
Мой друг, всевидящее око
Сверхнаблюдательной жены.
Теперь, как Пушкин в южной ссылке,
Я то беседую с бутылкой,
То с Черным морем говорю.
— Прощай, свободная стихия! —
Я говорю ему. — Стихи я
Свои сложил. Благодарю.
Я посылаю их Наташе,
Которая умней и краше
Твоих русалок и наяд
И чьи сверкающие очи,
Как звезды черноморской ночи,
На неба бархате горят.
Dancing to the end of love.
А конца любви в школе не было. И эти фильмы — «Возраст любви», Лолита Торрес с крохотными ступнями: 33-й размер, авторитетно сказал Витя Сычев. «Сердцу больно, уходи — довольно! Мы чужие, обо мне забудь. Я не знала, что тебе мешала, что тобою избран другой в жизни путь…» Или «Утраченные грезы» — Массимо Джиротти и Сильвана Пампанини, ноги во весь экран, больше ничего не запомнил. Ноги хорошие, а фильм так себе, столь же авторитетно сказал тот же Витя. Положим, Виталик был еще и не по годам — не слишком мал, не слишком стар — сентиментальным. Вот, скажем, смотрит «Первую перчатку». Вменяемый парнишка наблюдал бы за рингом, а Виталик задумчиво слушает: «Милый друг, наконец-то мы вместе, ты плыви, наша лодка, плыви. Сердцу хочется ласковой песни и хорошей большой любви». Мнэ… Вкус не очень. Правда, на него так же действовал и вальс при свечах из «Моста Ватерлоо» с Вивьен Ли и Робертом Тейлором. А еще, совсем неожиданно, два противоположных фильма: «Человек идет за солнцем», ну прям глоток свободы, и, конечно, девушка с шариками, идущая на свидание под музыку Таривердиева, — и «Повесть пламенных лет», пафос, надрыв, оглушительный плакатный патриотизм, который проломил барьеры иронии и врезался в память — теперь уж навсегда: а за рекой по хатам полно оккупантов… заспивай-ка мне, Татьяна, колядку… да ты с ума сошел, Демид… Или вот: Ив Монтан лежит у искореженной машины с чеком в руке — плата за страх. Он перевез нитроглицерин, виртуозно ведя машину, не взорвался, как его коллега, а на обратном пути, счастливчик, заработавший кучу денег, разбился. Черт-те что в голову лезет, вроде все это уже после школы, да и при чем тут любовь? То кино, а тут под носом — Наталья и Витамин, к примеру. Наталия Ивановна, англичанка и классный руководитель. Ногти ухоженные. Косметика первостатейная — по тем временам середины пятидесятых. И Владимир Вениаминович, физкультурник, дуболом. Кому-то из ребят, не желающему раздеваться до трусов: «У тебя что, до колена?» В общем, славный парень. И вот у них случилась эта самая любовь. И картинки в школьной уборной с надписями, чтобы не возникало сомнений где кто. Молодцы они были, плевали на все. Повели старшеклассников в поход, дня на три, Витамин ловко рубил сучья, учил ставить палатки, свою натянул идеально, подстелил лапник понежнее, а потом потихоньку увлек Наталью в это гнездо. Тогда-то брезгливые патриоты и вытолкали Виталика из палатки, и он, оглушенный обидой, не смея жаловаться, сидел под вой комаров у остывающего костра две ночи. Вторую — добровольно, назло патриотам, которые смягчились и сами звали его в тепло и уют. На третьи сутки без сна он брел к станции, силясь удержать в поле зрения тусклый бок кружки, торчавшей из рюкзака идущего впереди. Мама: «Как прошел поход, Витальчик?» Но он уже спал. И все же любил рассматривать походные фотографии, позже утерянные. Вот он строит пирамиду из сорока двух (запомнил цифру!) батонов, подпись: «Виталик полсотни батонов купил, подумал, прикинул и башню сложил». Алла в речке, мокрый купальник облепил грудки. Тогда же — на полянке, босиком — Володя Рассказов учит его танцевать. Почему-то пристальное внимание Виталик обращает на босые ноги. У Володи второй палец длиннее большого: жена будет командовать. У Лены — свет очей — пальцы так себе, неаккуратные. А у Лили — очень даже аккуратные. На уроке географичка Татьяна Васильевна, сухая старуха лет аж под сорок, стоит у стены рядом с его партой, упирает указку в носок туфли и пальцем ее, указку, покачивает — вверх-вниз. Потом туфлю сбрасывает — узкая изящная ступня, ровные стройные пальцы, затуманенные капроном, вызывают у Виталика неподдельный интерес и легкое приятное возбуждение. «Затуловский! О чем мечтаем? Расскажи-ка нам, Затуловский, о животноводстве в Астраханской области, чем ворон ловить».
Ознакомительная версия. Доступно 21 страниц из 105
