Сигареты — единственное, чем угощается Надя за весь вечер. Праздничный ужин начался, на столе появляются подносы с морепродуктами, но Надя к ним даже не притрагивается. Она пьет кока-колу, и я вдруг понимаю, что мне очень весело, я чувствую себя абсолютно в своей тарелке. Заливаюсь смехом в ответ на шутки Сильваны и спешу положить себе добавки. Раскрасневшаяся, смеющаяся, я — полная противоположность Нади, которая почти не разговаривает и сидит с угрюмой миной на лице. Задаю ей пару вопросов — откуда она родом, давно ли в Италии? — и замечаю, что она почти не понимает итальянского. По настоянию Джанфранко приносят тарелку с поджаренными толстыми ломтями хлеба, снежно-белыми шариками моцареллы и ломтиками помидоров (видимо, Джанфранко решил, что у Нади аллергия на морепродукты). Надя ковыряет еду, закуривает еще одну сигарету, храбро улыбается Джанфранко и отрезает себе крошечный кусочек, а затем запивает кока-колой. И тут я понимаю, как мне все это знакомо. Передо мной копия меня самой двадцать два года назад; я сижу рядом с мужчиной, в которого влюблена слепо, по уши, а вокруг кружатся веселые разговоры, которых я не понимаю, и тут уж не до еды. Я влюблена и готова мириться со всем, даже с чем-то непонятным и трудным, а главное — с громкоголосым весельчаком, что сидит рядом со мной и уже устал развлекать меня и угождать мне. Я вижу, какой путь прошла с тех пор, и мне становится жаль Надю: я знаю, что у нее впереди.
Non si può cavar sangue da una rapa.
Камень не кровоточит.
Дни моего незапланированного отпуска быстро заполняются, как правило, встречами со старыми друзьями. Но я скучаю по тем, кого уже не встречу никогда, — по друзьям, известия о смерти которых донеслись до меня за все эти годы. Чудесная Эмба и ее сын Маурицио, Винченцо Сабатини, мама Игнацио и Аннамария — самая трагическая смерть, от сердечного приступа, хотя она была еще так молода. Есть и те, кого жизнь увела далеко отсюда. За чашкой кофе в ирландском пабе встречаюсь с Памелой, сестрой Игнацио, и рассказываю ей о своей жизни в модном приморском городке, работе в газете, о мужчине, которого люблю, и кулинарных курсах. Она же рассказывает об Игнацио, о женщине, которую он полюбил, но так и не женился, но пытался наладить обычную семейную жизнь, когда родилась дочка; о его ресторане, который он открыл вместе с другом, и финансовых проблемах, его увлечении картами и открытом нраве, пользуясь которым толпы его знакомых приходили в ресторан по вечерам и пили и ели бесплатно, «съедая» всю прибыль. О том, как в конце концов его друг предал его — и ресторан разорился. Теперь Игнацио живет один в деревенском доме в Фиглине, а дочь, которую он любит больше всего на свете, видит всего раз в неделю.
Мы поражаемся тому, как позорно и бессмысленно растрачен его талант, а потом идем на рынок, где я покупаю розовый жакет в цветочек, который искала всю неделю, — кажется, по всей Италии женщины теперь носят только такие жакеты. Заходим в маленький бар у станции и пьем вино, пока не приходит мой автобус. Я обнимаю Памелу, милую, добрую девушку, которая чуть не стала мне сестрой, и перед отъездом мы даем друг другу обещание переписываться по электронной почте.
На другое утро Лео, старый друг Джанфранко, заезжает за мной на виллу и везет обедать. Его жена, мексиканка Мария, так долго прожила в Италии, что стала больше похожа на итальянку, чем на латиноамериканку. Она подает тальятелле в густом сливочном соусе с лососем, а потом выносит огромные тарелки с сеппие ин инцимино — мясистыми кольцами нежного кальмара со шпинатом и чесноком. Мы окунаем в соус хрустящие ломтики промасленной феттунты. Лео приносит хрустальный кувшин с янтарной жидкостью и разливает ее по крошечным рюмочкам. Пей медленно, говорит он, подмигнув мне. Я делаю глоток, и небо взрывается от остроты сотен красных перчиков. Мария и Лео смотрят на меня и смеются, а затем рассказывают истории о своих гостях, которых они потчевали этой граппой с острым перцем чили — собственного приготовления.
В день моего приезда, встретив меня в аэропорту, Чинция горела желанием провести хотя бы один вечер со мной, но с тех пор уже несколько раз переносила нашу встречу. И видимо, причина не только в том, что она теперь самая занятая женщина на свете, — кажется, в деле замешан мужчина. Наконец договариваемся, что за несколько дней до своего отъезда из Тосканы я приеду в Спедалуццо, а вечером она отвезет меня в Сан-Кашьяно. Мне не терпится снова увидеть «Ла Кантинетту» — из чувства ностальгии, а также потому, что мне хочется увидеть, как там все изменилось.
С тех пор как я приехала, мне уже пришлось выслушать несколько версий того, что же на самом деле произошло между Чинцией и Джанфранко, как распались их отношения и канул в Лету некогда успешный и популярный ресторан. Но я не верю ни одной из них. Каждая версия зависит от того, на чьей стороне рассказчик, но, зная Чинцию и Джанфранко, зная, что они совсем не похожи на невинных овечек, я понимаю, что, возможно, оба получили по заслугам.
Автобус проносится мимо зеленого поля для гольфа в Сан-Уголино и петляет по крошечным деревушкам. Эта дорога так знакома, что я даже не ощущаю резких уколов ностальгии, но, когда схожу у старого большого дома в Спедалуццо — почти не думая, инстинктивно, — сердце ухает при виде знакомых мест.
Снаружи кажется, что ничего не изменилось, и я открываю тяжелые кованые ворота и ступаю на хрустящий гравий внутреннего дворика, ведущий к столикам под открытым небом. А потом сворачиваю налево, на кухню.
Чинция стоит за столиком и обслуживает гостей; она замечает меня и улыбается. Она подходит ко мне, цокая туфлями на высокой платформе, в руках она держит пухлые меню. Обед почти закончился, говорит она, и скоро мы сможем посидеть, а пока я должна познакомиться с ее поварами.
И вот меня проводят в дом и на кухню, которая кажется намного теснее и темнее, чем когда я работала там, и поначалу я даже вздрагиваю: как мы умудрялись готовить для всех этих свадеб, причастий и шумных компаний отдыхающих на таком крошечном пятачке? Чинция взахлеб рассказывает о том, как хорошо им теперь работается, когда на кухне только женщины (solo donne!), а я вспоминаю удивительную гармонию между Джанфранко и мной, Альваро и мной, да и всеми нами, теперь, спустя годы, понимаю, что мы были уникальной командой поваров, несмотря на недопонимание, вспыльчивость и скандалы, пьянство и витание в облаках — а может быть, именно как раз благодаря этому.
Моя любимая крытая обеденная зона на улице, похожая на теплицу, все еще осталась, но вместо барной стойки Игнацио установили кирпичный камин — и призраки широкобедрых кружащихся бразильянок, радостной музыки и бурлящей энергии оказались навсегда замурованы в нем. Наверху здорово, как прежде: всего два столика на солнце, и оба заняты припозднившимися обедающими. А еще выше — наш «шатер», где мы ставили тележку в центре зала и красиво раскладывали на ней прошутто и целые кругляши пекорино, разные виды хлеба и запеченную рикотту с вечерницей, мои живописные десерты и бутылки кьянти в плетеных корзинах. Но соседний зал, который все лето гудел толпами загорелых клиентов, теперь выглядит заброшенным: краска на деревянных столах облупилась, стулья перевернуты.
