Между тем Адри шлепала Эдуарда по ноге, требуя внимания. Она жестами показала ему, как разглаживает воображаемый лист бумаги. Сжала губы. Наморщила лоб. Сложила три пальчика на птичьем пере. И принялась водить пером в воздухе. Через две-три минуты этого безмолвного писания в пустоте Эдуард спросил:
– Боженьке, – ответила она.
Глава XIII
В начале было так мало востока и запада, что и поныне у нас нет севера и юга.
О-Хиса[61]
Эдуард Фурфоз сидел на полу. Таким образом его голова была на одном уровне со старым кленом Бюргера высотой пятьдесят шесть сантиметров, с чахлой кроной и серым, явно больным стволиком: в одном месте кора отвалилась, обнажив красноватую древесину. Это походило на миниатюрное извержение лавы, стекающей по опаленному боку миниатюрного вулкана. Клен цеплялся корнями за черную, усыпанную камешками землю в серо-белой керамической вазе Кошена,[62]поблескивающей в слабом свете комнаты.
Он глядел на клен и вдруг ощутил пожатие чужой руки.
Пьер Моренторф держал его за руку. Он был крайне угнетен. Он молчал. До сих пор он не произнес ни слова. Наконец он жалобно прошептал:
– Поверьте, месье, я вовсе не хотел следовать моде. Но сомнений нет: я страдаю болезнью, которая ныне пользуется довольно громкой славой.
Его голос дрожал. Пьер Моренторф торопливо прикрыл рукой глаза. Эдуард увидел его дрожащие губы. Он не знал, что ответить. По-прежнему пристально смотрел на клен Бюргера. Потом сказал:
– Вам не кажется, что здесь жутко холодно?
– Нет, месье.
– Вы не могли бы переключить отопление, чтобы было потеплее?
– Да, конечно. Но только…
Пьер Моренторф побагровел, как петушиный гребень. Эдуард бросил на него разъяренный взгляд. Потом тихо спросил:
– Сколько вам осталось жить?
– Они полагают… они назначили… В общем, они не знают. Я не знаю.
– Вы собираетесь бросить работу?
– Откровенно говоря, нет, месье. Если только вы не прикажете…
– Вы работаете. И будете работать. Прежде всего вам нужно решиться сесть в самолет. Я хочу, чтобы вы поехали в Штаты на один-два месяца.
– Нет, месье.
– Да!
– Я скорее покончу жизнь самоубийством, чем сяду в самолет.
Эдуарду так и не удалось переубедить его.
– Месье, я хотел бы кое о чем попросить вас.
– Да?
– Мне хотелось бы завещать вам мои бонсаи.
– О нет, не надо, Пьер. Об этом и речи быть не может.
– Дайте мне вашу руку, месье.
– Пожалуйста.
Они помолчали. Затем Пьер выпустил его руку и встал со словами:
– Я хочу кое-что показать вам.
– Только принесите мне пива.
Пьер Моренторф вернулся со стаканом японского пива и поставил его рядом с кленом. Его левая рука была сжата в кулак. Великан сел на пол рядом с Эдуардом, раскрыл руку. В углублении ладони лежали маленькие зернышки.
– Если бы месье согласился быть самим собой до конца, ему хватило бы скромной красоты семечка бонсаи. Месье достаточно было бы положить на кончик пальца одно только семечко черной сосны Тюнберга. Или семечко японского вяза с зубчатыми листьями. И тогда месье увидел бы, как они пускают под землей свои переплетенные корни. Как рождается воздушное кружево их листвы. И вы увидели бы птицу, севшую на ветку. И вдруг эта птица запела бы. Тогда месье вынес бы шезлонг. Месье лег бы в тени этой сосны. И открыл бы книгу, или месье захотелось бы открыть книгу…
– А потом я уложил бы семечко в наперсток, на ватную подстилку. И воскликнул бы: о, как велик, как необъятен мир!
На следующее утро, в шесть часов, Эдуард Фурфоз уже был в своем офисе на углу набережной Анатоля Франса и улицы Сольферино. Он позвонил князю де Релю.
– Месье, вы все еще хотите работать для меня?
– Больше чем когда-либо, дорогой друг.
– Я буду просить вас о двух вещах. Во-первых, наше соглашение должно оставаться тайной – главным образом, разумеется, для Маттео Фрире, но еще и для моих собственных сотрудников, для всех, начиная с Пьера Моренторфа.
– До какого момента?
– До тех пор, пока я сам не разрешу вам разгласить ее.
– А во-вторых?
– Залог. Вы должны дать мне залог – неважно какой, любую вещь, которая могла бы вас скомпрометировать.
– Какого рода вещь, дорогой друг?
– Сделка, которая свяжет наши имена. Вы знаете, что я подыскиваю себе квартиру или небольшой дом в Париже. Так вот, мне нужно либо это, либо лот из ценных предметов, которые вы доставите сюда. Но только вместе с письменным документом, где будет фигурировать ваше имя. Меня не устроит тайная операция, подобная перепродаже Мирмекидов.
– У меня имеется лот Жан-Батиста Лене, который высоко ценил Маттео: он знает, что я его владелец.
– Не слышал о таком художнике.
– XVIII век, Квебек. Жан-Батист Лене изобрел миниатюру из волосков.
– Извините, монсеньор, я не совсем понимаю.
– Это крошечные эротические сценки в чуточку грустном лунном освещении. Вот сейчас передо мной как раз лежат часы с пейзажем на циферблате, где мост сделан из пяти-шести… гм… волосков, но не с головы. Эти… гм… волоски являли собой что-то вроде приворота. Они были взяты с лобка женщины, которую любил заказчик…
– Монсеньор, если вы хотите работать со мной, то, прошу вас, будьте кратки. Меня шокирует излишняя эрудиция. В первую очередь научитесь сжато излагать сюжет. Далее указывать точные даты. И наконец обозначать цены.
– Женщина, держащая собачку на поводке, поводок сделан из такого волоска, как я уже описывал. Амур, натягивающий стрелу. Тетива лука Купидона сделана из…
– Нет, не думаю, что это меня интересует. Найдите что-нибудь другое.
– Но эти миниатюры очаровательны!
– Зато слишком далеки от детства. Более того, они вгоняют в тоску.
– Да, они наводят тоску, и это замечательно, дорогой друг. Вот что называется любить по-настоящему. Это приворотные миниатюры.
– Все, что привораживает, меня настораживает. И обращает в бегство. Нет, найдите что-нибудь другое.
– Сколько нас будет за ужином? – спросила Адриана.
– Сосчитай приборы, – ответила Роза.
