А рядом с ней — и это уж ни в какие ворота не лезет! — примостилась пара поношенных женских туфель с застежками на кнопочках.
Кто бы мог подумать, что на нашем полированном столе (за которым мы ежедневно собираемся на свои совещания) будут стоять старые башмаки с подагрическими отметинами!
В этот миг дверь отворяется и в комнату входит женщина с ведром и шваброй. Судя по всему, она не ожидала никого здесь увидеть, и несколько секунд вы с обоюдным удивлением разглядываете друг друга.
— О, простите, сэр, — произносит она извиняющимся тоном (в котором, однако, проскальзывают нотки недовольства). — Я не знала…
Чего именно она не знала, женщина не договаривает, поскольку переключает свое внимание на окружающие предметы. Она вытряхивает окурки из грязных пепельниц в корзину, переворачивает стулья и ставит их на стол, выгребает мусор из углов, и все это делает с такой легкостью, что вы поневоле начинаете завидовать ее сноровке. Неодушевленные предметы охотно ее слушаются.
В какой-то момент вам даже кажется, будто они сами тянутся к ее рукам — как лошадь к своему груму.
— Погода-то, похоже, портится, — говорит женщина, передвигая свои поношенные туфли. — Не иначе, как дождь пойдет. У меня всегда косточки ноют перед дождем…
Вы замечаете, что на ногах у нее мягкие войлочные шлепанцы.
Это не кто иная как миссис Робинсон.
Во всем Лондоне нет более загадочных женщин, чем миссис Робинсон и ее товарки. По вечерам, когда жизнь в Сити затихает, они покидают свои жилища (чаще всего где-нибудь на Хэмпстед-Хит или в восточных районах Лондона) и направляются в центр города. На несколько ближайших часов Сити переходит в их полную и безраздельную власть. С собой они несут ведра и тряпки, и это неспроста. Ибо отпущенное им время миссис Робинсон и иже с ней используют для наведения чистоты и порядка в покинутых офисах. Их умелые и проворные руки устраняют все следы былых конфликтов. Выметая память о дне вчерашнем, они готовят сцену для новых баталий, которые развернутся с наступлением завтрашнего дня.
Женщины эти — штатные уборщицы. И прошу не путать с обычными поденщицами, разница между ними колоссальная. Поденщицу едва ли можно назвать патриоткой своего учреждения. Она, как правило, временная работница с ограниченными полномочиями и минимальной ответственностью. В отличие от нее, штатная уборщица обладает почти абсолютной властью в ночном Сити.
Из всех жителей Лондона лишь она одна имеет право войти в запертый банк. И каждый вечер она приходит в этот храм царя Мидаса, чтобы, опустившись на колени, по-своему воздать ему честь. Она остается наедине с миллионными вкладами, но деньгам этим ничего не угрожает. Ибо миссис Робинсон не менее надежна, чем банковский охранник..
Перед ней открыты все двери, и страшно даже подумать, сколько секретов — больших и маленьких, важных и не очень — таится за этими дверьми. Но к чести миссис Робинсон надо сказать, что она свято хранит чужие тайны. Лично я никогда не слыхал, чтобы кого-нибудь из уборщиц обвинили в шантаже (и, смею надеяться, никогда не услышу). Похоже, что все лондонские миссис Робинсон в гораздо меньшей степени наделены любопытством, нежели остальные представительницы прекрасного пола. А возможно, сама профессия накладывает на них отпечаток: призванные выискивать и уничтожать мусор, они ничего другого и не видят. Им даже в голову не придет искать в мусорной корзине миллионера что-то помимо мусора.
И все же мне интересно, что чувствует такая женщина, когда входит в здание Темпла или, скажем, в Уайтхолл. Со всех сторон ее окружают чужие секреты, в папках лежат правительственные документы. Неужели они ничего для нее не значат? И что она думает о нас, дневных обитателях этих помещений? С одной стороны, она никогда нас не видела. Но с другой, вполне может составить о нас впечатление по тем вещам, которыми мы себя окружаем. Ведь она на протяжении многих лет выгребает мусор из наших корзин, опорожняет наши пепельницы, замечает забытые зонтики и любуется фотографиями наших близких, которыми мы украшаем свои рабочие столы. Ну, и конечно же, прибирает к рукам все, что покажется ей полезным или привлекательным в куче нашего мусора. Это — так называемые легальные «бонусы» ее профессии.
Именно поэтому уборщицы нередко уходят с работы, унося с собой таинственные пакеты из коричневой оберточной бумаги. Что в них? Да то, что мы с вами выкинули. И не удивляйтесь, пожалуйста, если поздним вечером (или, наоборот, ранним утром) вы встретите на Треднидл-стрит скромно одетую пожилую женщину с окурком дорогой турецкой сигареты.
Это все те же пресловутые «бонусы».
А также не стоит удивляться, если где-нибудь на набережной Виктории в вагон трамвая войдет все та же невзрачная женщина с «синей книгой» в руках. Пусть вас не смущает название на обложке этой книги — «Данные о распространении ящура в странах Восточной Европы за период 1926–1927 гг.» Смею предположить, что лондонские уборщицы являются владелицами самых необычных в мире библиотек.
Иногда я представляю, что бы сделал на месте военного министра, если бы ко мне явились насмерть перепуганные сотрудники с сообщением о пропаже пакета важных документов. Уж, наверное, я не стал бы отправлять секретных сотрудников по следу вражеского агента — неизвестного мужчины, слегка прихрамывающего при ходьбе. Оставим подобные экзотические меры авторам детективных романов. Я бы поступил гораздо проще — доехал бы первым трамваем до Камберуэлла и постучал в двери миссис Робинсон.
— Уважаемая миссис Робинсон, — сказал бы я, — мы разыскиваем некие бумаги.
— Вы, небось, имеете в виду такую толстую стопку плотных листочков?
— Именно!
— Ну надо же! А я подобрала их с пола и еще подумала: какая замечательная бумага для растопки камина.
Погодите минутку… где-то они у меня здесь валяются.
Миссис Робинсон — живое воплощение здравого смысла, и грех этим не воспользоваться.
Охотница за головами
В Мейфэре очередной танцевальный вечер. Без труда вычисляется дом, в котором планируется это мероприятие.
Перед ним натянут полосатый навес: он начинается от балюстрады и доходит почти до края тротуара. Парадная лестница застелена красной ковровой дорожкой. Перед домом собралась жиденькая толпа зевак — тех, кто получает удовольствие от созерцания чужих развлечений. Всякий раз, когда двери особняка распахиваются, чтобы пропустить внутрь корзину роскошных цветов или же горшки с зеленым папоротником, призванные смягчать строгие георгианские интерьеры, в толпе возникает волнение.
— Ну разве не прелесть? — шепчутся зрители, терпеливо дожидаясь главного зрелища — прибытия гостей.
Хозяйкой вечера (и соответственно, инициатором всего этого переполоха) является миссис Фолиот-Фолиот-Брауни.
Внизу, на первом этаже хлопочет целый штат прислуги — по случаю приема его пришлось пополнить приглашенными со стороны ливрейными лакеями, официантами и прочими специалистами, без которых не обходится ни одно торжественное событие, будь то свадьба или похороны. Что касается самой мадам, она укрылась в стенах собственной спальни и горестно размышляет, как ей сладить с этой несносной Мэриан. Неужели и сегодня она выберет для себя образ скромной, неприметной тихони? Ну что за странный ребенок! Она абсолютно не выносит подобных праздников. Вместо того чтобы испытывать радостное возбуждение, блистать и распространять вокруг себя волны юного очарования, эта дикарка забивается в уголок и угрюмо отсиживается там на протяжении всего вечера. Где уж ей соперничать с другими девушками, если малейший намек на волнение приводит к столь разрушительным переменам во внешности Мэриан. Кровь отливает у нее от лица, стирая всякий намек на здоровый, очаровательный румянец, зато явственно проступают синяки под глазами и веснушки на скулах. В общем и целом удручающее впечатление. А благодарить за это следует мужа — дочь пошла в его родню, унаследовав все недостатки Фолиот-Фолиот-Брауни.
