Как бы там ни было, чувствуя себя немногим лучше иного покойника – даром что меня мучила бессонница, – я с грехом пополам доковылял домой, где обнаружил Юбера, готового пуститься в авантюру. Подумав, что мне так и так нечем себя занять, я решил составить Юппу компанию – любая вылазка обещала оказаться забавнее, чем пребывание в постели.
Корсиканец жил в многоквартирном доме новейшей постройки. Много света, отнюдь не дешево, но – не хоромы. Юпп разобрался с замками – если и не моментально (сказывалось-таки отсутствие практики), то без особых усилий.
– Просто позор! Чтобы полицейский его уровня так беззаботно относился к безопасности... Он бы еще неоновую вывеску над дверью повесил: «Добро пожаловать!» – возмутился Юбер.
Квартира отличалась той опрятностью, которая свойственна живущим вдали от работы холостякам и детективам: все разложено по своим местам, а возможно, что и каждое место продумано. Пара книжных полок, на которых – вполне предсказуемо – стояли по большей части классики (школьная программа), очевидно, призваны были засвидетельствовать тот факт, что когда-то хозяин квартиры читал книги. С тем же успехом покойник мог бы давать свидетельские показания в суде. Покуда я бегло осматривал книги нашего хозяина (сказано же: по корешкам их узнаете их), Юбер устремился на кухню, где принялся возиться с кофеваркой.
– Будешь кофе, проф?
– Ты вроде говорил, что хотел кое-что забрать здесь – и все.
– Ну да. Мы же не воры какие-нибудь. Расслабься: сядь, посиди – в ногах правды нет.
– А если он вдруг вернется?
– Я думаю, он свалил на целый день. И вообще – кто здесь круче? Вернется – хорошо: я бы перекинулся с ним парой слов.
Найдя где-то газету (вчерашнюю), Юбер перенес вес своего тела на диван. Что ж, коль мой напарник собирался малость побездельничать, я хотел немного поразмыслить. Корсиканец, судя по всему, был человеком оптимистичным: он застелил кровать свежими простынями – черного цвета, вполне щегольскими; я не преминул ими воспользоваться и занял горизонтальное положение – никогда не мог отказать себе в удовольствии со вкусом вытянуться на кровати.
В конце было слово
Несмотря на то что я провел ночь на ногах, забыться я не мог. Спать в чужой постели – само по себе испытание, однако это испытание становится мукой, если постель принадлежит человеку, который за вами охотится. Сколько я ни считал зебр, заснуть мне не удавалось.
Голоса: негуманная точка зрения на проблему
Возможно, с моей стороны было несколько поспешно, даже, сказал бы я, скоропалительно делать подобные выводы, но всякий раз, когда кто-то заводил при мне разговор о том, что видел или слышал нечто, недоступное восприятию окружающих – если только дело не обошлось без мощных галлюциногенов: мухоморов, спорыньи и т.п., – я мысленно утверждал: мы имеем дело с сумасшествием или наглым обманом. Чаще всего я склонялся к первой версии. Во всех культурах, во все времена тыкать пальцем в то, чего никак не различают окружающие, было не столько привилегией ревнующих о святости, духовном здоровье, нет. Этот прием был в ходу у других – у тех, кто одержим горячечным бредом и действует несколько странно.
Точно так же – а на недостаток познаний мне пока жаловаться не приходилось – все рассуждения о прикровенных смыслах и сокровенных тайнах я привык рассматривать как откровенное надувательство. То, что иные умники выдают за каббалу, – не более чем лабуда.
Вот почему я испытал почти шок, услышав голос – голос, мне не принадлежащий, звучащий chez moi, в моей голове, в самой сути моего естества, голос, в меня вселившийся, голос, говорящий беззвучно.
Мозг: левое и правое, Hemi и Semi
[«Hemi» – «половина» по-гречески, «Semi» – то же самое по-латыни]
Наше сознание расколото на две половины – возможно, именно поэтому двоичность играет столь значительную роль в истории. Вспомните, сколько там двоичных пар: Адам и Ева, Авель и Каин, Ромул и Рем, Ромео и Джульетта, Джосер и Имхотеп, Толстой и Анна Каренина. Под сводами нашего храма постоянно перекликаются два проповедника: они рядятся в тоги «добра» и «зла», готовы явиться нам как «он» и «она» или, если вам милее латынь, как «animus» и «anima». Возможно, причиной всему тот факт, что противоположности – сама основа всех наших эволюционных эскапад. Мы знаем эти голоса (и их дублеров), знаем этих советчиков, даже если один из них заведомо сильнее другого. Мы давно с ними сроднились.
Но в услышанном мною не было и намека на такого рода доморощенность, на милую моему сердцу келейность сообщения. Сам тон высказывания не имел ничего общего с манерой, свойственной моим эмиссарам мысли. Я слышал бодрый, ясный голос, куда более настойчивый, чем ненавязчивый шепоток сознания, словно в голове вдруг заработал приемник, словно я настроился на волну чьих-то чужих мыслей.
Я был напуган. Ошеломлен. Потому что слышать голоса – это вам не (x) насморк схватить, от них не избавишься, выпив чаю с лимоном; (y) – не родимое пятно или какая-нибудь сыпь на коже: их-то можно чем-нибудь замазать или вывести, а голоса – внутри вас, с ними так не разделаешься; (z) вы над ними просто не властны. Голос в моей голове звучал, не считаясь с моими желаниями, он просто вторгся в сознание, и (zz) я чувствовал, что начинаю сходить с ума.
Я был не на шутку обеспокоен. До глубины души ошарашен. До ужаса напуган. Я не испытывал подобного страха даже в Афганистане, когда вокруг свистели пули, а надо мной барражировал советский вертолет. Раздвоение сознания – это еще не самое ужасное, покуда вы осознаете, что происходит, и имеете возможность хоть что-то сказать по этому поводу; я еще мог бы считать облака и есть шпинат – в расчете на терапевтический эффект, пусть даже это сродни тому, чтобы биться головой об стену, надеясь, что она упадет; но состояние, когда ты не ведаешь, что происходит... Я просто онемел...
Вот что произнес голос:
– Привет!
Веди себя естественно
Я встал с постели и, подчиняясь велениям времени (мои часы настаивали на том, что пора завтракать), позволил взгляду рассеянно блуждать по внутренним пространствам холодильника, в надежде, авось там найдется что-нибудь мне по вкусу, покуда внимание мое не привлекла куриная печенка со специями, украшенная ярлычком, заполненным от руки и утверждающим, что данное блюдо готовилось еще во времена оны, когда каллиграфия была в почете, – печенка произведена на семейном предприятии по бабушкиному рецепту, и для того, чтобы максимально насладиться этим вкусом, разогревая ее, надо соблюдать целый ряд правил.
Что мы и сделали – а затем съели, кусочек за кусочком, заедая свежим хлебом. Печенка и свежий хлеб – они так удачно дополняли друг друга, что в эти мгновения я готов был благословить жизнь, если бы не тот печальный факт, что аппетит мой оставлял желать лучшего: я боялся, что вот-вот мои шарики зайдут за ролики или с шумом рассыплются по кухонному полу.
Под это дело у нас ушло две бутылки весьма неплохого вина, хотя и не столь забористого, как пойло, к которому я пристрастился, встав на преступную стезю, но такого рода различия не очень-то волнуют меня с тех пор, как я завязал с привычкой выпивать по полторы бутылки вина, чтобы только заглушить мысли о том, куда может завести склонность к неумеренным возлияниям.
