— Я думал, ты скажешь «нет», — прорычал он. — Думал, ты скроешься в маки и будешь там жить, словно разбойничья королева.
— И опозорю честь семьи Маркагги? Потеряю то немногое, что у нас еще осталось, и брошу своего брата без средств?
— Твой брат, — ухмыльнулся Эмилио, — как я слышал, пьяница студент из Генуи.
— Ну что ж, — ответила Тца, — теперь у твоего нового шурина будет достаточно золота, чтобы спускать на выпивку.
Эмилио сплюнул в пыль.
— Тогда пошли, — произнес он угрюмо. — Мы возвращаемся в Сартен. Не пристало женщине Фарсезе жить здесь одной. И поищем для тебя более подходящую одежду.
Он с отвращением посмотрел на белое платье.
Вдалеке раздался громкий хлопок.
— Что это? — испуганно спросил парень.
— Охотники, — ответила Тца. — Полнолуние гонит их в леса.
Она посмотрела на небо, заметив, как вдруг потемнело. На западе солнце уже зашло, в то же время на востоке начало светлеть.
— Ну, пойдем же, — проворчал Эмилио.
Тца придвинулась к нему.
— Дотронься до меня, — попросила она.
— Что?
— Если бы мы не были помолвлены, прикосновением ты бы меня опозорил. Моя семья стала бы искать мести. Началась бы вендетта.
— Ну и? — Эмилио переминался с ноги на ногу.
— Но мы же помолвлены. Так что можешь дотронуться.
Тца склонила к нему голову. Смущенный, парень поднял руку. Быстро нагнувшись, Тца укусила его за палец.
— А! — воскликнул он, отдергивая кисть. — Это еще что?
— А вот что, — прошептала девушка и, взяв его палец, поднесла к своим губам.
— Да что такое? — переспросил Эмилио, но уже несколько другим тоном. — Что ты…
— Ты до меня дотронулся. Мы обручены, — объяснила Тца. — И разве обычай не гласит, что мы теперь одно целое?
Она улыбнулась.
— К чему ждать?
Девушка стояла достаточно близко, чтобы ощущать идущий от Эмилио винный дух, и достаточно близко, чтобы он почувствовал запах ее волос, свежий, словно вода горного озера.
— Нам нужно возвращаться в город, — нерешительно пробормотал он.
— Нужно. И мы вернемся. — Тца выдавила улыбку. — Но там ты отправишься в свой дом; ко мне явится сестра моей матери и будет стеречь меня.
Она взглянула на небо.
— Какая ночь! И луна скоро взойдет.
Девушка повернулась и, по-прежнему держа Эмилио за палец, потащила парня вверх по склону.
— Куда мы идем? — спросил он приглушенно.
— Недалеко, — последовал ответ.
Они подошли к надгробию. Шесть камней стояли вертикально, и на них, на высоте в два роста девушки, покоился, словно крышка стола, седьмой, самый большой.
От представшего перед глазами зрелища Эмилио остановился.
— Что это за место? — прошептал он.
— Горн Дьявола, — ответила Тца и, нащупав выемки в камне, принялась карабкаться наверх.
Она посмотрела на Эмилио.
— Давай!
Когда же он заколебался, Тиццана расхохоталась и стянула платье через голову.
Скоро все закончилось. Девушка смотрела на поверхность камня, изучая штрихи, нанесенные самой природой. Затем мысли перекинулись на ее собственный рисунок — последний, на котором была изображена колыбель. Скоро, надеялась Тца, колыбель обретет постояльца. Девушка полагала, что может точно определить нужный момент, так же как знала, когда подвести козу к самцу. Кроме того, она понимала, что это ее единственный шанс, потому что никогда больше она не будет искать близости с мужчиной. Тца не хотела сидеть в Сартене за закрытыми ставнями и проводить целые дни за вышиванием. Она мечтала жить, как жила всегда: на свободе в горах, присматривая за стадами, охотясь — днем и ночью. Убивая. Исцеляя. Но — не одна-одинешенька. Когда отец сказал, что она должна выйти замуж, неожиданное желание посетило девушку. Она захотела ребенка. И эти мгновения могут… Если Фортуна улыбнется… Принести ей дитя.
Тца посмотрела мимо Эмилио туда, где над горизонтом медленно поднималось серебристое сияние.
— Пойдем, — сказала она, поднимаясь. — Иди за мной.
— Зачем? — застонал он. — Дай мне полежать здесь.
— Но у меня для тебя есть еще кое-что. Намного лучше. Там, внизу.
Она спрыгнула с камня и побежала по тропинке. Тца услышала, что Эмилио, спотыкаясь, тащится следом, и рассмеялась, когда он поскользнулся возле менгиров.
— Сюда, — тихо произнесла Тца, проходя между рядами камней и вглядываясь в темноту.
— Попалась! — захихикал Эмилио, обернулся — и никого не увидел.
Только посох стоял возле самого высокого менгира с изображением лица предка.
— Где ты? — позвал он.
— Здесь, — прошептала Тца, нагибаясь и шаря рукой по земле.
Он двинулся на звук к высокому камню и увидел вырезанный профиль: крючковатый нос, низкий лоб. Над горизонтом взошел краешек луны, мерцающей серебром.
— Тца? — позвал Эмилио, повернулся кругом и потянулся к ней.
Рука еще не успела превратиться в лапу и пока могла удержать каменный нож.
— Я здесь, — ответила девушка и полоснула его по горлу.
«Человек умирает быстрее кабана», — подумала пастушка, наблюдая, как тело Эмилио дергается на земле в предсмертной агонии.
Особенно если не протянутся к зияющей ране руки целителя, дабы остановить поток крови, которая сейчас в лунном мерцании переливалась серебром. Но они находились не в мире призрачной охоты; здесь у Тиццаны не было той силы, да и желания исцелять тоже. Кроме того, и рук-то у нее уже не было.
Свет искрился на сером меху, сверкал на огромных белых клыках. Она быстро наклонила голову и принялась раздирать зубами горло, чтобы скрыть разрез. Когда труп обнаружат, пусть даже кто-то и знал об их встрече, никто не обвинит Тиццану. Эмилио Фарсезе загрыз волк. Какая трагедия!
Терзая тело несчастного, Тца в душе торжествовала. Этого в тяготеющем над ней проклятии как раз и не понимал отец. Он думал, что, превращаясь в волчицу, она теряет над собой контроль. Истина же была полностью противоположна: именно в такие моменты она наиболее четко осознавала, какой выбор совершает. И выбор заключался в том, кого именно убить следующим. Жизнь становилась такой простой.
Покончив с жертвой, волчица запрокинула голову, широко раскрыла пасть и издала долгий триумфальный вой.
Она выла так громко и так отчаянно, что не сразу услышала поблизости другие звуки. Она тут же замолчала: до ее ушей донеслось не только ржание насмерть перепуганной лошади, но и человеческий голос.
