Книга Звездочет поневоле - Оксана Бердочкина

«У вас весьма опасная внешность и непрофильный актив, я буду откровенен сам с собой – я доволен своим выбором. Концепция вашего существа изъедена моим промыслом, а значит, для меня вы человек верный. Стоит ли бояться будущего? Побойтесь Бога, конечно нет. Нет, как и вашего личного времени. У вас его совсем нет. Вот вчера я получил сахар с Маврикий, дьявольски хороший продукт, все под флагом экологического сертификата. И что эти французы? Вряд ли они расстроились. Фигурный рафинад, фантики, сердечки… Скорее я останусь в проигрыше. Вы что-нибудь слышали о стручковом перце и кардамоне? Нет, не отвечайте… Эти твари делают это для карамелизированных овощей с белым мясом. Здесь стоит процитировать данное безобразие … Хотя, нет, знаете ли вы некоего перечного из Мадагаскара? Конечно, не знаете. Я уверен в ваших пробелах, это же не что иное, как маленькая баночка с сахаром, пропитанным ароматами разновидностей кленового сиропа. Есть даже сахар для молочных коктейлей с сушеными кусочками диких ягод, лаймом, и там еще что-то для восточных сладостей, хотя восток вообще не в курсе, что такое производят. А само понятие сахара, как сахар для красных фруктов, вас не пугает? Конкретно для красных? Ну и кто из нас коварней? С их идейным подходом, я в остром минусе, грубый невежа своей родовой преисподней. Хотя к чему вам все это внимать, я всего лишь хотел подчеркнуть свою безвредность, не бойтесь, Июнь, вы не замерзнете под выстрелом моего холодного взгляда. Просто отдохните, не желаете ли бульона из парной говядины с солью и укропом?»

«Никак нет», – метнулся Июнь, под маской павлина сомневаясь в сказанном.

«Хорошо. Тогда я велю внести чай… Может быть, колотых грецких орехов? Скажем, мед… и будем пить чай без сахара».

«Не стоит беспокоиться Сир, я сыт во всех отношениях».

«Сир? А почему ты меня так называешь? Мне неудобно, словно кровать из опилок».

«Так мне так только и велели вас величать».

«Позвольте, да кто же?»

«Да те, что на входе, и еще те, что вели через палубу… И те, что заставили меня переодеться в этот женский халат и нарядить маску павлина».

«Да что вы? То есть это не ваши вещи?», – изумился Сатанинский.

«Нет, не мои».

«Это произвол, буду над этим работать, а то развертелись черти».

В зале светился буфет, выстраданный из русской вишни, а вдоль открытых стеллажей бледнели тонкие аленькие тарелочки, и те мирно звенели при каждом сказанном слове Сатанинского, порождая неожиданно искреннюю букву в пространство суждений. После чего ее снова и снова поглощали «вдовы-бабочки», выложенные на шести плитках под чашки дневного чая. Вот так зарождалось в одном и загонялось в другое то самое нечто, что служило душевным остатком от создателей этих материальных вещиц.

«Не уничтожайте себя, милейший, после нашей беседы я немедля велю внести колониальный пиджак из хлопка. На вас должно сойтись. Еще думаю, что вам пойдет шляпа из конопляного волокна. Знаете, главное, чтобы она вам шла. Остальное есть необдуманная гонка. Уж поверьте».

Засветилось южное окно, впуская в стекла разгулявшийся полуденный свет и в черной шкатулке, отделанной сикомором, внезапно заиграли часы вечное «Presto» Вивальди, тем самым, подтверждая переход утра в день, и дьявол довольно усмехнулся, цитируя: «Мое пространство инкрустировано только ценными породами. Требование очередного века. А впрочем, и не надейтесь на то, что я привлек вас только затем, чтобы потолковать о своем распорядке дня», – продолжал Сатанинский, заведомо продавая гостя. «Вы же меня заморили своими посланиями, так не хотелось отзываться на ваши крики о помощи. Ты не думай, я уже давно сыт, я уже давно упакован. Мне мечтать не о чем. Все при мне».

«Позвольте, да какие такие послания? Я не знаю вас», – зашипел Июнь Июлич, всей душой удаляясь в страх. Желая покончить с продолжением.

«Как быстро же вы все забываете? – возразил темный. – Только дай им немного лизнуть, как они уже своим называют чужое».

«Чужое? Да что чужое? Что чужое?!», – во все горло ревел Июнь, поражаясь.

«А ты думаешь, что все то, что есть у тебя, твое? А давай подумаем, что у тебя есть. Что для тебя очень важно? Дом? Его у тебя нет. Есть площадь, вложенная капитально. Стены, крыша, коридоры, комнаты, словом – бездушная красивая коробка, с любимым твоему сердцу развратом. Ценю. Да только это моя заслуга, это я тебе все у фортуны выторговал, всех стащил на тот свет. Всех подлецов хорошеньких уморил без яда… Нашептал тебе – вовремя распрощаться с некоторыми неожиданными предприятиями. Что дальше? Семья. И здесь все пусто, жену-то я тебе выбрал. Без меня ты бы никогда и не женился, да и деньги ее отца поманили. Так что, дети твои есть мои дети. А значит, никому не принадлежащие, в природе не учтенные. Ну и душа, конечно, которую ты мне отдал, каждым своим обманом, помыслом, преступленьем, равнодушием, делишками своими грязными. Это я тебя наставлял, уводил от своего законного, уготовленного всещедрым Богом для одного тебя. Этим ты пропел в мою честь великолепную оду! Так что есть у тебя только час твоего рождения, а между тем, дорогой мой Июнь, где-то там высоко, под куполом божественной вселенной, светят звезды, что служат пульсом… И уж к этому пульсу тебя вряд ли подпустят. Их нельзя сосчитать, ибо число их есть бесконечность, как и отец своего человечества, они не имеют ни начал, ни концов», – Февраль едва закончил мысль, как в комнату вошел многообразный демон в костюме искусного наездника, держа в руках виниловую пластинку, он услужливо вывернул кисть руки, намекая на чистоту своих белых перчаток.

– Иглу не погни, – с чувством толка предупредил Сатанинский, и демон сдвинул коралловую перегородку, за которой оказался сильнейший по качеству центр музыки. Спустя секунды комнату осенило просторами звуков, поражая своей незыблемой альтернативой. Музыка врывалась во всякое биологическое тело, склоняя на колени все то, что пульсировало в радиусе ее звучания. Ничего прежде Июнь не ощущал, а главное, вряд ли был способен на подлинное понимание музыкальных вещей. Проживая свою сытую жизнь, Июнь редко что избирал из правдивого, пользуясь навязчивыми марионетками, считался с мнениями вожделенных продавцов, отбирая у самого себя возможность на лучший вкус. Победа звучания сделала свое – ему захотелось лечь, претерпевая счастливое поражение. Он забылся и вспотел, отчего тут же необъяснимо разделся, послушно забывая свою наготу, уязвимость. Рука Июня склонилась над персидским ковром, и время на циферблате его часов остановилось. Демон мягко обернулся, оценивая его расслабленную позицию, вдоль кушетки пронеслась тень, и все погрузилось в тишину стен.