— Да, когда-то я обладал изрядной физической силой, но теперь, увы… В общем, своеобразная дуэль… нет… я предпочел бы нечто более… изысканное…
— Я не понимаю вас. Почему вы не желаете внять голосу здравого смысла, удаляетесь с пути добродетели, не хотите подавить свои навязчивые идеи и позволить нам спокойно разойтись друг с другом? Возможно, это как раз было бы достаточно изысканным…
— Спокойно? Неужели вы просите меня простить вас, дать вам отпущение грехов, может, еще преклоните колени у моих ног?
— Вы шутите. Мне плевать на тошнотворное понятие прощения, впрочем, как и на удовольствия мазохизма. Я не нуждаюсь в вашем прощении и подозреваю, что вас не удовлетворило бы мое унижение. Возможно, мне следовало просто упомянуть о здравом смысле, давайте забудем о добродетели. И давайте же наконец перестанем попусту тратить время…
— Милостивый государь, как я уже говорил, благодаря вашему нападению время моей жизни теперь находится исключительно в моем распоряжении!
— Как же вы можете покарать меня? Наказание обычно рассматривается с трех точек зрения: устрашения, перевоспитания и расплаты. У вас явно нет повода устрашать меня для предотвращения повторного нападения, не думаю также, что вас волнует мое перевоспитание. Я определенно не намерен отдать себя вам на истязание, и я не думаю, что вы решили убить меня. Поэтому вместо возмездия мы приходим, скажем, к компенсации. Так что мне опять же не остается ничего иного, кроме как предложить вам деньги, от которых вы отказались. Вы говорите, что искали встречи со мной, и я могу понять, что у вас имелось страстное желание видеть меня. И вот мы встретились, поговорили, даже слегка поспорили в пылу обсуждения. Не сочтете ли вы это неким достижением, способным удовлетворить любое, имевшееся у вас навязчивое желание? Ведь такой нерациональный способ мышления относится к вашему складу ума, а не к моему. Вы, похоже, пребываете в добром здравии и, помимо того, наделены живым умом. К чему же тратить жизнь и отравлять душу мстительными фантазиями? Зачем безрассудно пытаться следовать путем, который неизбежно приведет к страданию, несчастью и угрызениям совести? У вас есть деньги… почему бы не потратить их на более возвышенные удовольствия: наслаждение искусством, укрепление дружеских связей, щедрые подарки, благотворительность? В сущности, как раз сейчас вы в состоянии использовать ваши силы либо во благо, либо во вред. Прошу вас, подумайте о том, что я только что сказал.
Клемент вновь тихо переместил свой стул немного вперед. С нового места он лучше видел лицо Мира, коротковатый широкий нос, полные, изящно изогнутые губы, высокие выступающие скулы, гладкие щеки, вьющиеся каштановые волосы без тени седины, густой шапкой закрывающие шею. Почему же он так похож на какое-то животное? Клемент подумал, что улыбается Мир как-то по-собачьи, крылья его носа нервно вздуваются, как у норовистой лошади, его шевелюра походит на меховую шапку, а большие выпуклые глаза горят темным огнем. Гость выглядел жутковато и одновременно трогательно.
«Но что он здесь делает? Какой-то ночной кошмар, — думал Клемент. — О господи, если бы он только мог исчезнуть, развеявшись, как дурной сон. А что там предлагает Лукас? Он говорит серьезно или издевается? Неужели его заинтересовал этот тип? Если бы только все это могло оказаться сном. Однако этот мужчина спас мою жизнь».
Вдруг перед Клементом из глубины памяти в замедленном движении всплыли темные тени событий той летней ночи. На него напала мутная, близкая к обмороку слабость.
Гость тоже почувствовал или даже осознал некое изменение атмосферы общения. Пристально глядя на Лукаса, он откинулся на спинку стула и намеренно не спешил с ответом.
— У меня есть одна просьба, — произнес он в итоге мягким доверительным тоном.
— И какая же?
— Впервые навестив вас, я заметил нечто вроде дубинки, она лежала перед вами на столе.
Лукас откинул назад голову, нахмурившись и почти закрыв глаза.
— Да, — сказал он с легкой заминкой.
— Мне бы хотелось взглянуть на нее.
Лукас отодвинулся назад вместе со стулом и открыл один из ящиков. Он положил на стол нужный предмет. Мир встал и подошел поближе. Клемент вскочил. Мир взял биту и прикинул ее вес. Клемент стремительно выступил вперед. Лукас наблюдал за происходящим со своего места с почти отсутствующим выражением лица.
— Что это такое? — поинтересовался Мир.
— Бейсбольная бита, — пояснил Лукас.
Мир глубоко вздохнул и положил орудие на стол.
— Благодарю.
Лукас вновь спрятал биту в ящик и мягко обратился к Миру:
— Я надеюсь, вы внимательно выслушали мои слова. Я долго потворствовал вашим желаниям. Может быть, нам пора разойтись, заключив перемирие?
Гость вновь опустился на стул. Клемент также отошел и сел на свое место.
— К сожалению, нет, — возразил Мир, — Я должен сообщить вам, что придумал. Ранее вы говорили, что не в состоянии оказать мне терапевтическую помощь. Но вы как раз в состоянии, более того, вы должны оказать ее мне, я требую этого именно от вас и только от вас. Пожалуйста, не прерывайте меня. Кстати, я не заметил вашего долгого потворствования. Вам ни на йоту не удалось сдвинуться с исходной позиции. Вы так ничего и не поняли и лишь бросались красивыми словами, пытаясь ввести меня в заблуждение и, очевидно, считая меня дураком. Только что вы доставили себе удовольствие, проведя несколько педантичный анализ понятия наказания. Воспользовавшись устаревшим книжным понятием воздаяния, вы ловко трансформировали эту мрачную идею в вариант компенсации. Фактически идея воздаяния повсюду является основополагающей для правосудия, которое в равной мере может смягчать, а может и усиливать наказание. Вспомните, как в былые времена людей вешали за кражу овцы. Библейское «око за око, зуб за зуб» служит неким символом как для реституции, так и для мщения. Наказание должно соответствовать преступлению, быть не менее и не более суровым. В некоторых странах, как вам известно, определенные преступления, типа кражи, наказывались отсечением руки. В данном случае вашим справедливым наказанием могло бы стать получение удара по голове, нанесенного с равной силой.
В гостиной мгновенно повисло напряженное молчание. Клемент, задохнувшись, схватился рукой за горло. Лукас внимательно выслушал Мира и наконец сказал:
— Могу я спросить, вы лелеяли эти мысли все то время, что ожидали моего возвращения?
— Верно. Эти мысли подняли меня со смертного одра, — ответил Мир и после очередной паузы продолжил: — Прежде чем обратиться к науке души, я поднаторел на поприще своеобразной хирургии. Очень просто, знаете ли, отрезать руку или ногу, почти как кусок сыра.
— Но вы также признаете, — быстро подхватил Лукас, — что те мысли были просто фантазиями, грешными фантазиями, которые вы не имели намерения воплощать в реальности?
— В какой-то мере вы правы. Я был обречен жить с ними, черпать силы в подобных мысленных образах. Они со мной даже сейчас. Вам, должно быть, хорошо знакома связь между грешными мыслями и грешными действиями. Я вполне способен претворить в жизнь любую из них и могу вас заверить, что существует великое множество куда более изобретательных и сложных способов наказания, чем те, о которых я только что упомянул. Однако если бы я хотел разрушить вашу жизнь, как вы разрушили мою, то в моем распоряжении имелся бы ряд менее грубых способов.
