Еле-еле нашёл колонию в Архангельской области, ибо располагалась она «вдали от шума городского», сильно вдали. Совин попетлял по родным российским просторам, среди которых тянулись не менее родные российские дороги. Блуждая, он успел вспомнить о российских дорогах все: от песни со словами «Эх, дороги, пыль да туман…» до двух российских бед — дураков и все тех же дорог.
Однако же цели достиг и аккуратно поставил машину недалеко от железных ворот.
Проник-таки к начальству, понимая, что письмо Палыча законом здесь не будет. Расчет строился на другом. Какой провинциальный начальник откажется оказать услугу столичному корреспонденту и полковнику, письмо подписавшему? Да никакой. Глупый не откажет, а умный так вовсе и постарается создать все возможные удобства. А ежели к этому письмецу и пару бутылок коньяка неплохого добавить… Тоже хорошо. Согревает и убеждает. И добавил Совин коньяка. Капитан было воспротивился коньяку, но как-то неубедительно. В итоге вопрос решился. Понятно, что главным аргументом стало все же письмо.
Понимал Совин, что когда-нибудь Палычу придётся это письмецо отрабатывать: обратится к нему этот капитан, начальник колонии. Но считал, что дело его важнее.
Выполнил начальник его просьбу, и заключенного Константина Тарановского Совин встретил не в каком-нибудь там кабинете для допросов, а в комнате для свиданий.
Жратву разложил на столе. Нехитрую, но обильную и вкусную. Сигареты, кока-колу, чай даже заварил.
Заключенный Тарановекий сидел на железной койке и молча смотрел на Совина. Требовалось сказать речь.
— Отлично, Константин! — процитировал Совин Жванецкого. — Слушай сюда. Сейчас Чебурашка скажет речь. Мне от тебя не нужны показания. Мне от тебя нужна информация. Мы встречаемся с тобой в первый и последний раз. То, что ты мне расскажешь, я, да и не только я, никогда не потребую подтверждать где бы то ни было. Ты мне просто расскажешь, как вы убили того парня. Но не так расскажешь, как на суде, а так, как на самом деле было. Потому что есть у меня кое-какие сомнения. И есть у меня кое на кого большой зуб, потому что меня два раза пытались убить. Сдается мне, что парня тебе того показали. И я даже предполагаю, кто именно. Может, тебе заплатили, но я так думаю, что с вами троими еще кое-кто сидеть должен. Так вот, ежели ты мне все расскажешь, эти кое-кто тоже сядут. И это будет справедливо. Во всяком случае — по отношению к вам троим. Да и во всех других смыслах тоже. Сам-то как считаешь, а, Константин? Да не торопись с ответом, подумай сначала…
Но Константин всё-таки поторопился — молодой ещё, что с него возьмёшь:
— Да пошёл ты…
Хороший ответ. Не хотел его Совин услышать, но ожидал. И потому не обиделся, а улыбнулся только в ответ и пригласил Константина к столу.
— Грубо, конечно. Ладно, оставим пока этот вопрос. А давай-ка мы с тобой, любезнейший Константин, пожуем. Ибо проголодался я сильно; часов восемь толком не ел ничего. И пойми ты меня, братец, правильно: я тебя не покупаю. Ты, как я понял, не продаёшься. А мне и не нужно. Но мы пожуем и поболтаем. И я тебе расскажу кое-что. А жратву не жалей. У меня ещё есть. Что не съедим — возьмешь с собой, я договорился…
* * *
Через четыре часа Совин вышел из ворот колонии, прогрел двигатель, покурил на вольном воздухе.
Уговорил он парня. Пришлось, правда, и на Петра Петровича ссылаться. Но уговорил. Рассказал, пожалуй, несколько больше, чем следовало. Но ничего. Скоро все равно об этом узнает широкая публика.
И снимки показал Совин.
Так, есть ли смысл ехать ещё в две колонии? «Нет, — решил Совин. — Теперь — в столицу».
«Вставайте, граф, вас ждут великие дела!» — продекламировал он, врубил на полную катушку Заппу, нажал на педаль газа и помчался в столицу со страшной скоростью — двадцать километров в час. Больше на этих дорогах не получалось. Не беда: скоро машина выйдет на трассу…
Вечер тридцатый ВТОРНИК, 2 ИЮНЯ
— Ну вот, приехали с орехами, — сообщил окружающей обстановке своей квартиры путешественник и исследователь русского Севера Дмитрий Совин. Бабушка так говорила, когда Дима был маленький и она возила его на санках.
Совин с наслаждением поплескался в душе, сбрил трехдневную щетину.
Прошел на кухню и наконец-то заварил себе настоящего, крепкого, душистого чая.
И «поплыл». Два дня за рулем в его годы — это… Что «это», Совин решил додумать завтра утром. Тем более что дел завтра будет!.. Ещё в институт ехать, где Владик Семенов учился…
«Господи, отдохну я когда-нибудь от всего этого?»
Эти слова Совин произносил уже во сне.
Вечер тридцать первый ЧЕТВЕРГ, 4 ИЮНЯ
Он медленно приходил в себя. Странно, но в сознание его возвращала жуткая боль в затылке.
Ждал Совин гостью. Ждал с ней встречи. Сам позвонил и пригласил. И неприятности от этой встречи ждал. Но никак не предполагал, что они будут такими болезненными.
Когда после ожидаемого звонка в его квартиру Дмитрий открыл входную дверь, гостья, поздоровавшись, так быстро вошла в глубь прихожей, что он автоматически повернул голову, на доли секунды выпустил из виду входную дверь и не успел закрыть её. Лопухнулся! И получил сзади по затылку. И вырубился…
А вот сейчас медленно вылезал из черноты, постепенно осознавая, что сидит в кресле, что слева и справа стоят два человека, которых он полностью не видит, только боковым зрением рукава их курток да брюки.
Гостья сидела на диване и спокойно смотрела на Совина.
— Ну и что теперь со мной будет? — спросил Совин не очень послушными еще губами. — Газом задохнусь или опять взрыв?
— Я думаю — взрыв, — спокойно улыбнулась собеседница. — В огне все следы нашего пребывания здесь погибнут. Сейчас примете снотворное, мирно уснете. Проснуться вам не судьба.
— Нет, ну так нельзя! — натурально и даже обидевшись возмутился очухавшийся Совин. — Вы же грамотный человек. Вы просто обязаны соблюсти законы жанра.
— Да-да, извините, конечно, — искренне заулыбалась гостья. — Перед смертью благородного главного героя главный злодей должен раскрыть все свои тайны.
— Именно. Приятно вести дело с культурным человеком.
— Но мы с вами все равно из жанра выпадаем. Не будет финальной схватки, из которой главный герой как раз и должен выйти победителем.
— Конечно. Не может главный благородный герой бить женщину, к тому же такую молодую и красивую.
— Вы абсолютно правы. Да вам, знаете ли, и ребята меня бить не дадут.
Совин медленно повернул голову направо, потом налево, потом снова перевел взгляд на собеседницу.
— Слева блондин, — констатировал Совин. — Лет двадцати пяти, волосы собраны в косичку, курит папиросы. Именно он поднятым капотом и фарами подал сигнал о том, какой автомобиль следует протаранить недалеко от города Владимира. В результате погибла Марина Снегирёва и стал инвалидом на всю оставшуюся жизнь некий Глебов.
