Снова съехав вниз, он остановился на том берегу и скорым шагом пошел направо, в сторону убежавшего Сирина. Он шел неслышно среди жирной прибрежной травы, кудрявившейся от избытка сил и соков, и скоро миновал все признаки жилья. Теперь он шагал среди вечно сумрачных речных кустов, все чаще перескакивая с камня на камень и касаясь плечами и головой осыпающегося песчаника. В тот момент он совсем не отдавал себе отчета, куда и зачем идет и сколько ему еще предстоит пройти.
Вдруг впереди послышался тихий плеск, и Павлову в первый момент показалось, что это плещет, играя, рыба. Но, остановившись и прислушавшись, он понял, что ошибся. В плеске рыбы всегда, даже на слух, присутствует момент игры, причем игры беззаботной и веселой. Здесь же звук был явно осторожный, крадущийся и прячущийся. Павлов затаил дыхание и сделал еще несколько шагов, стараясь выдвинуться вправо к реке, чтобы иметь обзор получше. И вскоре действительно далеко впереди под одной из оскаленных красной пастью подземного чудовища береговых пещерок он увидел, как в воду, уже погрузившись по грудь, входит какое-то крупное животное вроде волка. Зрелище было захватывающее, потому что животное двигалось необыкновенно грациозно, с обеих сторон от него на расстоянии метров в пять-шесть вскипали буруны переката, и река вокруг гудела тихим, но значительном рокотом.
Павлов несколько секунд любовался открывшимся ему зрелищем, но вдруг картина неуловимо изменилась, и еще пару мгновений он даже не мог понять, что именно произошло. Все как будто оставалось по-прежнему, но вместо плывущего животного теперь виднелась только вода, играющая на солнце неверными слепящими бликами.
– Что за чертовщина! – уже громко, забыв про всякую осторожность, воскликнул Павлов и побежал к пещерке.
Но там не оказалось даже следов, которые любое животное должно было бы неизбежно оставить на плотном, влажном песке. Павлов сел на песок под сводами, достал сигарету и решил ждать, сколько понадобится. Он долго смотрел на воду и, в конце концов, в глазах у него зарябило. Впрочем, река в этом месте была совсем неширокая, и, наверное, волк уже давно преспокойненько трусил в лесах другого берега. Да и вообще, быть может, этот волк ему просто почудился, а на самом деле здесь вылезла из под берега какая-нибудь ондатра, выдра или бобер, для которых вода – родная стихия. Он же не зоолог и к тому же очки – не самый подходящий инструмент для точного наблюдения.
Да и вообще, какого черта он сидит здесь, вместо того чтобы заехать за Марусей и мчаться теперь в имение, которому нет названия? Правда, за то время, что он сидел на берегу, желание ехать как-то поуменьшилось. Они оба там уже были, видели все вполне здравым, непредвзятым взглядом. Так что теперь, желая неизвестного и стремясь к тому же, как бы им не нарваться там на что-нибудь лишнее и не запутаться окончательно. Неизвестно, впрочем, что там от всего этого ждет Маруся, но вот что, собственно, надеется увидеть лично он? Призрак университетского старца, изрекающего пророчества? Золотого Будду, открывающего тайны? Тайник с бумагами, которые сразу же объяснят им все то, что с ними произошло? Роковой знак, голос, картинку? Все это, конечно, детский лепет и чушь.
Но тогда что же? Разве уже не случилось все, что могло или, во всяком случае, должно было случиться? Может быть, теперь, скорее, наоборот, надо бросить все эти гробокопательские затеи и лучше просто-напросто оседлать покрепче любимую мышку и пуститься в виртуальное путешествие, где по крупицам шаг за шагом собирать и собирать нужную информацию, из которой, подобно замысловатому пазлу, картиночка постепенно сложится сама?
Поразмышляв еще немного таким образом, но так ничего и не решив, Павлов вернулся к машине. Еще через десять минут он без всяких приключений добрался до Бекова и еще издалека увидел Марусю, стоявшую на крыльце и крепко обнимавшую поддерживающий козырек столбик.
Они долго целовались прямо на улице, и прозрачные паутинки запутывались в их волосах, игривыми солнечными отблесками превращая русые пряди в седые. Но, прежде чем войти в дом, Маруся отвела его жадные руки.
– Все-таки я сначала должна тебе кое-что рассказать. Это невероятно, и этого никак не должно было быть, но это так. – И Маруся попыталась пересказать Павлову все то, что произошло с ней в гостеприимном вырском доме, насколько все это и вообще было возможно изложить в словах. Впрочем, она говорила, скорее, ощущениями и чувствами, и он понимал ее.
– Так это же здорово! Это идеально ложится на мои новости, – неожиданно обрадовался Павлов и прямо тут же, на ступеньках крыльца, поведал Марусе о странных университетских философах, прошлом и нынешнем.
Маруся же, однако, вопреки всяким ожиданиям Павлова, ничуть не обрадовалась, а, наоборот, глаза ее вдруг странно потускнели:
– Слишком много совпадений. Слишком много вопросов, Сереженька. И судьба молодого человека, на мой взгляд, ужасна: один, на чужбине, без дома, без сердца. К тому же мы не знаем всего рассказа. Я… я украла еще листок. Но без тебя даже не рискнула его прочесть. Но ведь и на этой страничке еще не конец, а как мы теперь достанем остальное? Заметив пропажу, он меня на порог больше не пустит – если не что-нибудь похуже. – Маруся зябко повела худыми плечами. – Я боюсь. Боюсь, понимаешь? И этот страх не оставляет меня с того момента, когда… Нет, честно говоря, с того, как я увидела Артемия… Ничего, ничего в этом мире не дается без расплаты, кроме благодати, наверное.
Они долго молчали, и Павлов едва не забыл рассказать историю с Сириным и волком в реке.
– Я не знаю. Не знаю, – наконец, как-то обреченно вновь заговорила Маруся. – Мне все никак не схватить, не соединить какие-то концы. То вдруг покажется – вот, уже ухватила, еще одно, последнее движение, последнее, самое незначительное усилие, и картина предстанет перед тобой вся, четкая, ясная, не как сквозь чистое стекло, но хотя бы как сквозь хрусталь – ан нет. В следующий же момент все нити рвутся, кусочки расползаются под пальцами, и все рушится. А из руин собирать с каждым разом все трудней…
– Но пойдем все же сначала прочитаем, – попытался ухватиться хотя бы за какое-то спасение Павлов. – И тогда, может быть, все окажется совсем не так страшно. Маруся поднялась и, даже не пригласив Павлова в дом, вынесла помятый листок, большую фотографию, на которой несколько печатных слов были зачеркнуты и заменены сверху другими, вписанными четким каллиграфическим почерком. Они склонились над ним, путаясь почти незримыми паутинками, рвавшимися при их малейшем движении с неслышным, но горестным треском.
Разумlется, жалкiй артефактъ профессорского именiя былъ скоро выкинутъ прачкой, самымъ тщательнейшимъ образомъ провlрявшей хозяйскiя вlщи не по причине жадности, но въ связи съ отвътственностiю за новlйшую стиральную машину, купленную въ англiйскомъ магазине Эммингса на Невскомъ. И, разумlется, Василiй никогда не вспомнилъ бы о немъ, поскольку этотъ невзрачный въ сущности предметецъ свiдlтельствовалъ о той, самой непрiятной изъ победъ, что является эвфемизмомъ пораженiя. Но спустя нlделю, когда надъ черными телеграфными струнами разошлись малиновыя тучи, погасъ воздухъ и потlмнели поля, онъ вышелъ въ дальнюю бlседку, нlся подмышкой новейшiй энтомологическiй атласъ. Гордость трlбуетъ одiночества, которое заброшенная бlседка бабушкиныхъ врlменъ в продырявленномъ кружlъвномъ плюще всегда предоставляла съ избыткомъ. Привычнымъ движенiемъ занlся ногу на подгнившiй порожекъ въ рыжеватомъ муравьиномъ отливе, Василiй положилъ драгоцlнную тяжесть на столъ и, лишь освободившись отъ нея, ощутилъ всlгда юное дыханiе вlчности, спутать которое невозможно ни съ чемъ, будь счастливчiку сlмьдесятъ летъ или только сlмь. Онъ, обманывая судьбу, какъ бы нехотя поднялъ глаза и увиделъ дlвушку, рдяно-смуглую, съ большимъ бантомъ чернаго шелка, обвязывающимъ каштановую косу. Василiй заставилъ сlбя вlжливо склонить голову и замlреть въ ожиданiи, но въ ответъ дlвушка коснулась его пальцевъ на атласе горячей ладонью, и… Василiй очнулся лишь после того, какъ послlднiе, особенно крупные капли дождя проиграли свой бравый призывъ по вlдру. В бlседке было пусто, и лишь бисерная морось на шlршавости хмlъля образовывала вокругъ дымчатый ореолъ.
