Вечерами, пока я сижу у владельца гостиницы в ожидании новостей по радио, я слышу море в поднимающихся и опускающихся радиошумах. Надо мною, исполнены потрясающей невозмутимости, покатываются огромные, ревущие валы пространства.
163.
Встреча Клобба и Вуле была даже более драматичной, чем между Марлоу и Куртцем в повети Конрада, к тому времени уже оконченной и опубликованной в журнале «Блэквуд». Марлоу не обязан был, в конце концов, заставлять Куртца вернуться. Куртц был серьёзно болен и сам отправился с ним обратно после некоторого убеждения. Вуле — нет.
Колб послал сержанта и двух солдат с письмом, в котором кратко и вежливо сообщил Вуле, что тот отстранен от командования и должен немедленно вернуться домой. Вуле ответил, что у него шестьсот ружей против Клоббовых пятидесяти и что он откроет огонь, если Клобб приблизится.
13 июля Вуле казнил сто пятьдесят женщин и детей в качестве наказания за смерть двух своих солдат во время нападения на ближайшую деревню. В тот же день он ещё раз написал Клоббу и предупредил, чтобы тот не думал приближаться.
Клобб был убеждён, что ни сенегальские солдаты, ни французские офицеры не смогут принудить себя застрелить старшего офицера. Он рассчитывал, что те девяносто солдат, которых он одолжил для экспедиции, предпочтут послушаться скорее его, чем Вуле. Но он не знал, что Вуле и Шануан скрыли его письмо от других белых и отослали их с разными поручениями, оставив при себе только тех чёрных солдат, которые преданы лично им.
14 июля, в день взятия Бастилии, солдаты Клобба и Вуле стояли друг против друга. Клобб дал приказ своим людям не открывать огонь ни при каких обстоятельствах. Затем он стал медленно приближаться к Вуле, который приказал двум своим солдатам дать два залпа в воздух. Когда Клобб был уже на расстоянии слышимости, он остановился и обратился прямо к солдатам.
Вуле был взбешён и, угрожая пистолетом, заставил своих людей выстрелить в Клобба. Раненый Клобб упал — всё ещё призывая солдат не открывать огонь. Следующий залп прикончил его…
164.
Находясь в Африке, Вуле, естественно, не читал недавно опубликованной повести Конрада о Куртце, белом человеке, который благодаря магии и страху поставил себя королём над чёрным царством в центре континента.
Но когда белые офицеры вернулись в тот вечер, Вуле рассказал им о том, что случилось, и предложил им точно такой же выход: они продолжат свой путь на озеро Чад, и образуют там собственное королевство, «сильную, неприступную империю, окружённую безводной пустыней».
«Я больше не француз. Я чёрный вождь», — сказал Вуле.
На следующий день чёрные сержанты сговорились о мятеже. Вуле был предупреждён об этом переводчиком, которого он немедленно расстрелял за то, что тот не предупредил его раньше. Верхом на лошадях вместе с Шануаном он обратился к солдатам, одновременно паля в них. Солдаты ответили огнём и убили Шануана. Когда Вуле попытался подойти к лагерю на следующее утро, его тоже застрелили. Французские офицеры собрали военный совет и решили продолжить экспедицию. Они двинулись к Зиндеру и захватили город.
165.
Владелец отеля сидит весь день во дворе, разговаривая со своим попугаем: его голос мягкий и ласковый, совсем не такой, как тот отрывистый командный крик, который он использует при контакте с внешним миром.
Иногда он выводит и двух своих собак и выгуливает их во дворе. Его приёмный сын курсирует между нами — красивый мальчик, сын его покойной экономки.
Я — единственный гость.
Я весь погружён в историю Зиндера. Оказвыается, в то же время куда более многочисленная французская экспедиция, пересекшая Сахару летом 1899-го, двигалась по направлению к Зиндеру. Со стороны других французов было крайне неосмотрительно захватывать этот город.
Но остатки центральноафриканской экспедиции прибыли туда раньше. Именно им досталась слава победы при взятии Зиндера. Тем самым офицеры экспедиции надеялись, что их преступления забудут.
И они были правы.
Когда об убийстве Клобба стало известно в Париже, то 23 августа было начато официальное расследование. Собрав три огромных коробки свидетельств и документов, следователи нашли только одно возможное объяснение: климат. Вуле, должно быть, сошёл с ума в африканской жаре.
Преступления других были прощены и забыты, и Франция оставила за собой захваченные владения.
В 1899 году к власти в правительстве пришло левое крыло, и ему не хотелось углубляться в это дело. Правому крылу этого хотелось ещё меньше. И страшная правда осталась погребённой в картонных коробках.[96]
166.
Но со временем факты «просочились». Конечно, образованные французы знали приблизительно или даже довольно точно, каким путём захватываются и управляются их колонии.
Точно так же, как образованные французы в 1950-х и 1960-х годах знали, чем занимаются их части во Вьетнаме и Алжире.
Точно так же, как образованные русские в 1980-х знали, чем занимаются их военные в Афганистане, а образованные южноафриканцы и американцы того же периода знали, что делает их «военная помощь» соответственно в Мозамбике и Центральной Африке.
Точно так же, как сегодня европейцы знают, как умирают дети, когда над бедными странами вновь раздаётся свист долговой плётки.
Не знаний нам не хватает. Широкая образованная публика, всегда знала о тех преступлениях, что совершались и совершаются во имя Прогресса, Цивилизации, Демократии и Рынка.
167.
Во все времена было выгодно отрицать или подавлять такое знание. Даже сегодня у повести Конрада есть читатели, которые утверждают, что она не является универсальной.
Говорят, что обстоятельства, сложившиеся в Бельгийском Конго короля Леопольда II, были уникальны. Что повесть нельзя рассматривать как обвинение всему цивилизованному миру, поскольку репрессивный бельгийский режим в Конго был единственным в своём роде феноменом, уже осужденным большинством разумных людей.
Но именно в те месяцы, когда Конрад писал свою книгу, сходные и даже более страшные события происходили на другой реке, Нигер, на пути в другую часть того же тёмного сердца.
Нет, бельгийцы не были уникальными, равно как и шведские офицеры у них на службе. Марлоу-Конрад мог рассказать свою историю, используя пример любого из народов европейской культуры. На практике вся Европа действовала согласно максиме: «Exterminate all the brutes».
Официально, конечно, это отрицалось. Но среди своих все всё знали. Вот почему Марлоу и может рассказать свою историю так, как он это делает в повести Конрада. Ему не нужно перечислять преступления, совершённые Куртцем. Ему не нужно описывать их. Ему не нужно представлять доказательства. Потому что никто и не ставит их под сомнение.
