— Сигарету хочешь? — спросил я, потянувшись за своей пачкой.
— Нет, я бросила.
— Сколько ты выкуривала в день? Много, да?
— Две пачки, иногда больше. Не считая прочего дерьма, которым я себя травила. По-разному, в общем.
Я посмотрел на нее, не решаясь задать вопрос. Чем травила себя моя сестра? Я все правильно понял?
Да, я все понял правильно. Правильнее некуда. Моя сестра сидела на героине — с периодическим добавлением других психотропных средств — пять лет. Я никогда ничего об этом не знал.
— Когда… как ты бросила?
— Курево или дерьмо? — Ее губы чуть искривились. Тень горьковатой и в то же время издевательской улыбки. Очевидно, я хотел знать, когда и каким образом она слезла с иглы. Нет. На самом деле я хотел знать, когда и как она подсела на героин.
Она рассказала мне обыкновенную историю, которая до того была мне известна лишь частично. Месяцы и годы на улицах Болоньи и Лондона. Аборт, кражи, мелкое пушерство, чтобы заработать себе на дозу, жизнь с ним — она никогда не называла его по имени, а я его уже не помнил и никогда у нее не спрашивал — коммуна, последствия. Никто не назвал бы такую жизнь райской. Совсем наоборот. Она рассказала мне о сером, тяжелом существовании, которое там влачила. О провале всех своих мечтаний, о пустоте. О том, как в худшие минуты тебе приходит в голову мысль уколоться. Один раз, чтобы пережить этот момент. Конечно, ты знаешь, что одним разом дело не ограничится, что ты найдешь способ продолжить. Она рассказала мне о том, как продолжают, о наркоманских уловках, о друзьях и работе. Все оказалось совсем не так, как я себе воображал. Ну, не совсем так.
Сестра сказала, что хотела бы завести ребенка. Если бы только встретила стоящего мужчину.
Говорила почти все время она одна. Я слушал ее, потрясенный проснувшейся во мне нежностью.
— Джорджо, ты же не повторишь моих ошибок, верно? — Она протянула левую руку через стол и коснулась меня.
— Джорджо?
Я вздрогнул после того, как несколько секунд смотрел на свою руку. Как будто на ней остался след от этого прикосновения. Так странно.
— Нет, не волнуйся. Просто у меня дерьмовая полоса. Все как-то запуталось. Думаю, такое со всеми бывает. Слушай, если сможешь поговорить с родителями, передай им, пожалуйста, что… То есть скажи, что виделась со мной — только не говори, что это я тебя попросил, — и что у меня все нормально. Мы сейчас нечасто общаемся, и мне больно видеть их такими. Сделаешь?
Она кивнула и даже улыбнулась. Кажется, приободрилась. Взглянула на часы и состроила гримасу: «Черт, уже поздно. За разговором не замечаешь, как летит время. Мне пора». Она не произнесла этих слов, но смысл был очевиден.
Прежде чем я успел подняться, она обошла столик, наклонилась и поцеловала меня в щеку.
— Счастливо, Джорджо. Я рада, что мы поговорили.
Повернулась и быстро ушла. А я остался один в чайной комнате. Две синьоры с голубыми волосами и сигаретами с мундштуком давно ушли.
Стояла спокойная, неправдоподобно спокойная тишина.
Глава 6
Они позвонили в домофон. Первый раз. Второй. На третий держали кнопку звонка подольше.
Никакого ответа.
Тогда Кардинале вооружился связкой отмычек, и менее чем через минуту дверь открылась. В машине остались Мартинелли и Пеллегрини. Кити сказал, что пойдет в квартиру. Возражений не последовало.
Они поднялись на третий этаж, прочли имя на табличке и позвонили в звонок.
Первый раз. Второй. На третий — подольше.
Никакого ответа.
Тогда Кардинале, натянув латексные перчатки, принялся за дверной замок. Раздался скрежет какого-то приспособления. Кити слышал свое дыхание и слышал, как бухает сердце. Он пытался придумать, что скажет, если откроется дверь напротив и кто-нибудь высунется наружу. Ему ничего не пришло в голову, и он перестал об этом думать. Сконцентрировался на скрежете, дыхании и сердцебиении.
Пока не услышал щелчок замка. Входя в квартиру, он осознал, что не смог бы сказать, сколько они простояли перед дверью: тридцать секунд или десять минут.
Внутри было темно и тихо. Витал неприятный запах.
В густом и плотном мраке неожиданно всплыло лицо его матери. Или то, что он привык считать ее лицом, потому что он его не помнил. Ему — специалисту по портретам — так и не удалось восстановить его в памяти, хотя он отчаянно старался. Оно ускользало от него, порой превращаясь в нечто устрашающее, что приходилось незамедлительно гнать прочь.
Кардинале нашел выключатель.
Квартира содержалась в порядке. Тщательном, нарочитом и безжизненном. Именно так. На секунду он пытался представить, как выглядел этот дом живым.
Он никогда не был живым.
Потом он встряхнулся и, надев перчатки, присоединился к поискам. Они не знали, что ищут. Хоть что-нибудь.
Все кругом покрывал толстый слой пыли, на котором не виднелось никаких следов — ни пальцев, ничего. В квартиру как минимум месяц никто не заходил. Примерно с тех пор, как умерла мать. Очевидно, он покинул дом сразу же после похорон. «Или незадолго до», — подумал Кити без особых на то причин.
Они быстро нашли его комнату. В остальных помещениях не обнаружилось ничего интересного. Старая мебель, старые газеты, старые кухонные принадлежности. Повсюду порядок, почти ритуальный. Маниакальный.
Ему в глаза бросился плакат Джима Моррисона. Его поразил отсутствующий взгляд на криво повешенном постере.
Среди старых выпусков комиксов — их насчитывалось несколько сотен — он увидел обложки и заголовки тех, что сам читал в детстве.
Они порылись в ящиках, под кроватью, в шкафу. Ничего странного или подозрительного, за исключением карточных колод. Какое отношение они могли иметь к расследованию, к изнасилованиям и всему остальному? И вообще, кто сказал, что этот картежник и есть насильник? Может, настоящий преступник сидит себе где-нибудь в тихом месте, предвкушая, как бросит очередной вызов карабинерам и полицейским.
— Господин лейтенант, посмотрите сюда.
Кардинале держал в руках листок с напечатанным на машинке двусторонним текстом.
Договор аренды на использование помещения под гостиницу.
На листе значился адрес.
Через десять минут они уже сидели в машине. Возвращались в отделение, не говоря ни слова. Тащились по улицам, загроможденным автомобилями, припаркованными впритирку к тротуару и уродующими вид города. Сидя рядом с молча крутившим баранку Пеллегрини и двумя другими такими же безмолвными помощниками, он в первый раз подумал, что они его поймают.
Эта мысль не имела под собой никаких оснований. И он не стал высказывать ее вслух.
