– В ангольском кино ловить нечего, тут за последние двадцать лет вышло три нормальных фильма. Все остальное – наш ответ Нолливуду[92]. Любительская съемка и полный примитив. Еще есть телесериалы. Видел, наверно? Они, в общем, неплохо сделаны, но это такой особый жанр, понимаешь? Они как бы про Анголу, но на самом деле не про Анголу. С тем же успехом их могли бы снимать в Бразилии или даже в Америке. Скукотища. И в каждом шоу обязательно играет Раул Розариу. Он у нас везде. Я тоже пару раз снимался – в эпизодических ролях в основном. Но сразу понял, что это не мое.
– А в России? Там же наверняка мало актеров с твоей внешностью.
– Ну да. Тито Ромалио, Иван Траоре, Григорий Сиятвинда. Кто еще? Я, пока в Москве учился, разговаривал с людьми, пытался зацепиться. Были даже предложения какие-то. Но это тоже такой специфический жанр, камба. Всю жизнь играть африканца, да еще, как правило, в комическом ключе. Потакать расистским стереотипам. Сомнительное удовольствие. Я лучше в португальское кино пробиваться буду. Или вот в музыке буду пытаться. Либо меня возьмут на ведущую роль в какой-нибудь блокбастер, либо нашу группу подпишет какой-нибудь крутой лейбл. Третьего не дано. Это у ребят есть другие профессии, которые их кормят. А у меня другой профессии нет. У меня есть папа, который меня всю жизнь подсаживал. Но папе уже много лет. К тому же старых партийцев у нас не жалуют. С коммунизмом покончено. Теперь мой папа – просто владелец мелкого бизнеса. Связей давно уже нет. А мне нужно самому пробиваться. Что-то должно выстрелить. У нас ведь тут знаешь как? Успех – это везение плюс связи плюс немножко колдовства. В колдовство верит каждый анголец. А в то, что успех может быть заслуженным, – нет. Но я-то верю в свои усилия. Все получится.
– Мне бы твою уверенность.
– А тебе-то что? У тебя все классно. У тебя есть прибыльная профессия, и вообще ты здесь король. Нефтяной бизнес, пятизвездочные отели, всё фиш.
– Ага, король, только объясниться ни с кем не могу и по улицам боюсь ходить.
– А зачем тебе по улицам ходить? Ты разве за этим сюда приехал?
– А зачем, ты думаешь, я приехал?
– За баблом, за чем же еще? Сюда только за этим и приезжают. Ну, есть, конечно, еще идиоты, которые едут в Африку, потому что это Африка и ее надо открывать, спасать и так далее. Но я не думаю, что ты из этих. Ты на такого не похож.
– Внешность бывает обманчивой.
– Да? Жаль, если так.
– Ну, не совсем так. В Нью-Йорке у меня была работа, которая мне не нравилась, семья, которая распалась, и любовница, которая портила мне нервы. И тут подворачивается знакомый, бывший сокурсник. Рассказывает, что в Анголе сейчас Клондайк и все, кто что-нибудь понимает в этой жизни, уже там. И я думаю, была не была. Не потому, что я так люблю деньги и хочу войти в список «Форбса». А потому, что я еще не старик и можно попробовать. Мой отец в моем возрасте эмигрировал в Америку, начал новую жизнь. Чем я хуже?
– А моя мать всю жизнь талдычит, что ей не надо было уезжать из Москвы. Я ей говорю: тогда почему бы тебе не вернуться в Россию? Но в Россию возвращаться она не хочет. Она хочет уютно страдать в Кашито. У отца там дом. Не в самом Кашито, а рядом. В последние годы они там много времени проводят.
– Там красиво?
– Не очень. Хотя в детстве, пожалуй, было красиво. По воскресеньям отец меня будил, и мы ехали на охоту. Ты когда-нибудь охотился?
– Нет.
– Я с тех пор тоже – нет. Я был совсем маленький, мало чего запомнил. Помню, что там был такой густой туман, ну, то, что мы называем «касимбо». И что от этого тумана почему-то пахло собачьей шерстью.
– Может, это от вашей охотничьей собаки так пахло?
– Собаку не помню.
– Может, ты ее просто не видел из‐за тумана?
– Да что ты заладил «может, может»? Я помню то, что помню. Касимбо, дорога пустая. И еще охотничья хижина. Мне казалось, что она издали на лохматого зверя очень похожа.
– Тебе бы стихи писать!
– Не выйдет. Любовь к стихам у меня отбила школьная программа. Фернандо Пессоа пополам с Агостиньо Нето. По идее, спектакль «Приключения Нгунги», который мы каждый год ставили, должен был отбить и любовь к театру. Но тут пронесло каким-то чудом.
– А я когда-то тексты к песням писал.
– Не хочешь еще раз этим заняться?
– Чем?
– Текстами к песням. Нам текстовик нужен.
– С моим португальским?
– А кто сказал, что тебе надо писать тексты по-португальски? Ты по-английски пиши. Англоязычные группы востребованней. Я серьезно, камба, нам текстовик позарез нужен. Да и вокалист тоже, если уж на то пошло.
– Ну, это точно не ко мне. Я последний раз микрофон в руках держал двадцать пять лет назад. И потом, вы профессионалы, а я – так, любитель. Вернее, был когда-то любителем, а сейчас вообще никто.
– А ты попробуй. Как говорят в России, попытка – не пытка.
– Не знаю, Жузе, я подумаю. В любом случае спасибо за предложение. Но вообще, я тебе скажу, быть вокалистом хардкор-группы в шестнадцать лет – это круто. А когда это все поет сорокалетний дядька, это выглядит, ну, странно, нет? Я бы даже сказал, нелепо.
– Американский экспат в Африке всегда выглядит нелепо, чем бы он ни занимался. Так что не парься, камба, от нелепости тебе не уйти.
Глава 14По возвращении с гастролей им пришлось вспомнить, что они теперь бездомные, особенно Колч и, по-видимому, Клаудио, у которого, в отличие от Колча, была семья и даже маленький ребенок, но не было возможности в эту семью вернуться. Что-то у них там стряслось перед тем, как Клаудио отбыл на гастроли в Торонто. Какая-то ссора с привлечением полиции и запретительным приказом[93]. Иными словами, дома его никто не ждал. Пит Хьюз и Вадик, напротив, могли вернуться домой в любой момент, их бездомность была скорее символической, в знак солидарности с менее удачливыми товарищами. «А может, перекантуемся некоторое время у твоих родаков, Хьюз, или у твоих, Дарт?» – предложил Колч. Но эта идея не встретила поддержки ни у кого, включая Клаудио, чья экстатическая любовь к человечеству уже успела повыветриться, и он стал еще угрюмей, чем был до эксперимента с МДМА.
По правде сказать, Колч и сам был не в восторге от перспективы квартировать у чужих родителей. Он возлагал все свои надежды на «вариант Б»: напроситься в гости с ночевкой к кому-нибудь из собратьев по хардкор-сцене, потом перекочевать из одних гостей в другие, в третьи. Этот вариант был единогласно одобрен как наиболее естественный: так поступали все. Добрая половина знакомых находилась в том же затруднительном положении, что и группа EOD, чье существование отныне впадало, как приток, в большую реку хардкора. Кочевали, переходили из сквота в сквот, вечно были заняты поиском постоя. Из этого и рождалась их музыка. А из духа музыки, как известно, рождается трагедия, но в юности человеку бывает трудно определить, где трагедия, а где обычная истерика. Так или иначе, если ты хочешь, чтобы твоя группа куда-то продвинулась, нет ничего лучше, как бомжевать со всеми, это обряд посвящения, боевое крещение, без этого никак. У Колча уже имелся солидный задел: в свое время он лежал в психушке Four Winds. Троянская хардкор-сцена, казалось, вся вышла из этой психушки. По словам Хьюза, те, кто прошел через Four Winds, получали пожизненный пропуск в круг избранных. Колчу же особенно повезло в том смысле, что его соседями по палате оказались будущие заправилы: Джим Фарино, Рэнди Шульц и Билл Сток. Вадик не мог поверить, что все они, включая его дружка Колча, когда-то лежали в одной палате. Не палата, а фабрика звезд! Единственным из них, кто не стал звездой, был собственно Колч. Позже, когда Вадик закорешился с Джимом и Рэнди, из их обрывочных реплик у него сложилось впечатление, что в той «палате № 6» Колч был изгоем. Но как бы то ни было, он, Колч, лежал с ними в Four Winds и, стало быть, получил то, что у рэперов принято называть «уличным кредитом». А через него и другие музыканты из EOD могли пользоваться кредитом доверия – до известной степени. Впрочем, Вадик, подозревавший, что колчевского кредита может не хватить на всех, уже и сам прокладывал себе дорогу. То было время фэнзинов – самиздатовских журналов, посвященных хардкор-панковской субкультуре. Вадик тоже намеревался издавать свой зин и под этим предлогом звонил локальным кумирам: якобы затем, чтобы взять у них интервью для журнала. Журналистского опыта у него не было, как и способностей к журналистике; зато была нахрапистость, здоровая экстравертность, юношеская жажда общения. И хотя никакого фэнзина он так и не выпустил, проект оказался более чем успешным: в процессе «сбора материалов» Вадик перезнакомился с ключевыми фигурами хардкор-сцены. В конце концов его раскусил Рэнди Шульц:
