я не знала, не хотела знать и ничем не могла ей помочь. Ни ей, ни ребенку. Будет как будет. Хотя бы пока все идет… как идет.
— Принеси поесть, — бросила я одной из старух и вышла, шатаясь. Все тело у меня затекло, ноги кололо, и путь мой лежал туда, откуда шла Теодора в момент, когда ее застали отходящие воды, и в глубине души я надеялась, что когда я вернусь, все будет кончено. Сколько это уже длится? Я спросила, но старухи смогли сказать только «ночь на носу».
Я и без вас, старые грымзы, это знаю.
Сперва я отмыла руки — воду в отхожее место я попросила принести еще в те дни, когда она мне была необходима, и несмотря на то, что я уже не нуждалась в гигиене подобного плана, старухи продолжали наполнять кувшин. Стражники из него пили. На пол стекала с моих пальцев мутная вода, но в полумраке и грязи этого не было видно…
Мне не хотелось возвращаться туда, где мое бессилие будет абсолютным. Если что-то пойдет не так, если уже не пошло, если, если, опять эти «если», и в отличие от всех других «если» я никак не могу на них повлиять — и я стояла, прислонившись к стене коридора рядом с сортиром, и слушала крики, которые становились все чаще, отчаянней, громче. Каждый вопль хлестал меня как пощечина. Я могла предугадать? Разумеется. Могла предотвратить? Разумеется нет.
Меня внезапно охватил страх — паническая атака, знакомая по прошлой жизни, чувство, что ничего хорошего не произойдет, неумолимо надвигается неотвратимое нечто. Внешне я переносила атаки менее заметно и легче, чем прочие пациенты, к удивлению лечащего врача, но отсутствие холодного пота и удушья — детали, не притупляющие состояние. Дикий страх — так парализует жертву, осознавшую, что у нее шанса нет, облегчая ей последние мгновения жизни, потому что лучше умереть от чьих-то когтей, чем бесконечно ждать, пока страх тебя доконает.
Я преодолела ступор и бросилась на крик — визг, но чем ближе я подбегала, тем сильнее становился мой ужас, я понимала, что несусь в прямо в ловушку, что-то вопило — нет, нет, там опасно, опасней быть не может нигде, и разум сопротивлялся истеричному голосу, а на пересечении коридорчиков я упала на колени, как кролик на змею смотря на исходящий из комнаты Теодоры — новый — свет.
Святой Огонь. Вот что это такое. Моя уязвимость, моя погибель, вот, значит, как я однажды умру. Я выдержу голод, холод, пытки, изгнание, но пламя, которого я касалась, пока магия не родилась, прикончит меня — и я ничего не смогу сделать. Я и сейчас ничего не могла, кроме как бороться с диким желанием подойти к Огню — и сгореть. Была и не стало.
Однажды я приду на собственную казнь по своей воле, под влиянием страха. Чтобы все закончилось — паника, чувство приближающегося конца, чтобы тело перестало существовать, споря с разумом: не двигайся — иди туда, там хорошо. Я изо всех сил сжала кулаки, подпрыгнула на коленях, разбивая их об обломки кирпичей в кровь, и боль отрезвила. Я поднялась, удивляясь, как все мое «я» вопит от израненных ног, шатаясь, отошла, хватаясь за стену, в коридор, чтобы не видеть Святой Огонь. В другой раз он приманит меня, как дурную бабочку, и рассудок не удержит от искушения. Я села, обхватив колени руками, терзая раны под одеждой, молясь бессмысленно на свою боль, вызывая силу из токена — пусть течет кровь, и когда страх снова начал подниматься в моей груди, я встала, закусив губы, и пока не убила себя, ушла к себе.
Я сбежала. Парашка, может, знала немного, но всяко больше меня. Я твердила это, и каждый шаг отдавался болью и наслаждением. Мазохизм, который спас мне жизнь, и по форту метались частые, тяжелые, уставшие крики.
Марго как ни в чем не бывало сидела в комнате, раскладывая новые платья — первый бонус, подумала я. Какой была логика у коменданта сперва отдать ее страже? Сломать, подчинить, доказать, показать сравнение, уничтожить сопротивление до того, как она попыталась сопротивляться? Марго повернулась ко мне со странным выражением лица и ничего не сказала, я села на свою постель и спросила:
— Во время родов приносят Святой Огонь?
— Тебе незнакомо, да, клятая? — ухмыльнулась она. — Мне говорили, что вас манит на него, но, значит, нет, а я понадеялась, что ты сгорела.
— Я замужем, — напомнила я, — меня венчали при церковном дворе, и я жива до сих пор, как видишь.
Потому что последнее, что я бы сделала, это дала ей в руки такое оружие против себя. Возможно, не все клятые тянутся к Огню, может, это случается только с теми, кто как я теряет и возрождает магию, или просто нам нужно что-то, чтобы было иначе… и что?
Беленое золото?.. Наталья, увидев меня в домовой церкви и зная, что у меня нет браслета, окликнула меня, но если она подозревала, что я готова сгореть по собственной воле? Удивилась, что я не горю? «Даже не думайте», — предупредила она, увидев браслет у меня в руках, и кто теперь скажет, о чем шла речь?..
— Пошла вон, — посоветовала я, мыслями будучи далеко отсюда. Как жаль, я наделала столько ошибок, не узнав ничего от тех, кто вряд ли стал бы изрекать очевидное… Или нет, потому что люди любят повторять всем давно известные истины. — Забирай свое барахло и проваливай. Клятая или нет, я честная женщина, законная жена. Одно — против воли, другое — по воле, мне падшие девки тут не нужны.
Я ее оскорбила. Я била по самому больному и слабому месту, зная, что этого Марго мне уже не простит. Но мне нужно, чтобы она немедленно убралась. Моя жизнь, мое будущее, которое у меня, вероятно, существовало только в мечтах, важнее.
Дверь закрылась, я вытащила трость, отдышалась, поднялась, открыла дверь снова. Я хотела понять, будет ли страх, охватит ли он меня, но если священник уже ушел, если все кончено так или иначе? Но крики все продолжались, и что там было, я не бралась даже предположить. Теодора мучилась, но были ли муки такими, какими они должны быть, или что-то не так и исход для нее и младенца оставался один?
Сжав трость, зная, что я совру, если меня кто-нибудь остановит, я шла на крики, на свет Огня, и
