насколько аппетитно не серпала девица, против двадцати вооруженных рыл это не особо поможет. Ни оборону не займешь, ни строй не организуешь — сомнут, затопчут, или хотя бы камнями закидают.
Черт, как же я скучаю по дружинникам…
Всплывшие образы палаточного лагеря, выстроенных наемников, и печати окованных сапог, отозвались позабытым княжеским воплем. За не имением своих идей, пришлось полагаться на чужую:
— Таран!!! — собственный голос помог отогнать сомнения и приглушить инстинкт самосохранения.
Загребая берцами грязь и упираясь плечом на щит, я навалился на «дровосека». Огребя обухом собственного топора, узкий лоб мгновенно исчез под треснутой окантовкой, а на смену мягкой земле, под берцами захрустели жесткие ребра.
На смену командам «навались!» приходила нечленораздельная брань и глухой град лезвий, выбивающий щепки из крепкой древесины. Спартанец из меня получался как из деда бодибилдер, но и они на персов не тянули — стоило одному оступиться, как мокрая земля быстро заросла ковром из плоти и кольчуг.
Судя по душераздирающим крикам и визгу меча — Клебер не отставал, методично добивая упавших.
И как все снова свелось к этому? К убийству совершенно незнакомых людей ради… Ради хрен пойми чего. Спасения незнакомо кого, от незнамо чего. Самым идиотским из всех возможных способов.
Может это самообман? Может я специально лезу на рожон? Нет, мне не принцессы нужны, мне психотерапевт надобен. И санитары с галоперидолом.
Этот несчастный мирок даже не представляет, насколько ему повезло — окажись здесь нормальная сера, то, сдается, я бы уже весь континент «спас». Два раза. От бренности жизни.
Минутка самобичевания окончилась усилившейся болью в ноющем плече, когда щит врезался в монолитную стену.
— Фига паровоз… — только и выдохнул я, удивляясь сам себе.
И как успел всю деревню преодолеть? До единственной более-менее целой избушки метров пятьдесят было, не меньше. И с полдюжины гопников в придачу. Опустив щит и уставившись в кирпичную рожу «избушки» я едва успел пригнуться, прежде чем длинный меч просвистел над головой.
Возвышаясь на полторы головы, «Щедрый» рыцарь загородил собой жавшегося к земле «барона», который лишь трясся и мямлил околесицу, глядя как вампирша кочует от одного «обеда» до другого. Судя по неумелой матершине, почерпнутой у деда напополам со мной, — Гена тоже зря времени не терял, пытаясь огреть мечом кого-то из запаниковавших.
Спрятавшись от нового взмаха, я рванул за ножны, но меч предательски шлепнулся в грязь, когда зажатый на перекладине щита локоть изогнулся под опасным углом.
Закусив от натуги губу, громила рванул за ростовой щит, вытряхивая меня будто сигарету из пачки. Рухнув на еще бьющийся в конвульсиях труп, я только и увидел, как несущаяся в шею треснутая кромка щита сменяется вспышкой полированной молнии. Но как бы стремительно посеребренный клинок не настиг толстую ногу дуболома, от встречи с деревяшкой уже не увернуться.
Мир сузился до крошечной точки, в которой едва различалось мерное вращение. Сыпали искры, вращались гусеничные траки. Вопли новорожденного вторящие визгу статики растворились мерном стуке дождевых капель о обтянутое кожей дерево.
Ощущая как в список черепно-мозговых травм записался очередной новобранец, я кое-как стащил тяжелый щит с разбитого лба.
Оплакивающие руины серые тучи служили подходящим фоном для незнакомой бородатой рожи:
— Я тебе покажу, как страхолюдных тварей приручать, колдун обдристанный… — пообещал перепуганный мужик, занося жуткого вида шестопер. — У меня дед охотником был!
Мир вновь скукожился. Но на этот раз до треснувшей деревяшки, порезавшего щеку стального шипа, и вороха гнилых щепок, быстро набившихся в рот. Едва шестопер вырвался из щита, взметаясь в небо, дабы снова рухнуть на мою несчастную тушу, я со дури приложил мужика под колено.
— У меня тоже! — добавив щитом в живот, я быстро разоружил упавшего на колени мужика. — И алкоголиком заодно…
Хотя, какой он мне нахрен дед? Я даже имени-то его не помню… Впрочем, я и своего не помню, так что все честно.
Когда я заполз на брыкающегося мужика и обвил его голову ладонями, сердце сбавило обороты, распространяя волну тепла по всему телу. Тревоги сменялись радостью, адреналин покоем, а холодные капли, мягкой убаюкивающей землей.
Зачем врать, обманывать? Люблю я это. Нравится мне. Здесь лучше. Ни кровать Эмбер, ни бар салона, ни восторженное сирканье Гены никогда не даст такого покоя. Всепоглощающее ощущение собственной правоты.
Когда нет правых и виноватых, только живые и мертвые.
— Твою мать! — стальная решимость сменилась дрожью в пальцах, когда я осознал что топлю незнакомое лицо в грязи.
Осознание как жалобные всхлипы и мольбы только что заставляли сердце трепетать в блаженстве, окатило брандспойтом леденящей паники. Рванув незнакомца за волосы, я с облегчением услышал его жадный вздох. Живой все-таки… Твою-то мать…
— Контузия, мужик, все контузия! Это не я! Слышишь?! Пролонгированная травма — у меня справка есть! Посттравматическая диссоциация, так и написано, понял?! Хренли вылупился, урод?! Понял или нет?!
Виноватые причитания и внезапные угрозы окончательно довели несчастного. Закатив глаза, он безвольно обмяк на земле, а под коленом почувствовалось что-то влажное и слишком теплое, чтобы оказаться дождевой водой.
Непроизвольное мочеиспускание потерявшего сознание незнакомца занимало меня не больше, чем отсутствие нагрудных карманов на стеганке. Равно как и сигарет с зажигалкой.
Замполит втирал что это «мужественность». Инстинкт самца и все такое. Что наши предки поколениями воевали и жажда убийства у всех в крови. Поэтому, когда после боя молодой парень вдруг вскакивает и начинает восторженно докладывать всем что у «него сегодня первый» — это нормально. Когда «деды» поздравляют молодого, хвастаясь своим списком «жмуров» — тоже нормально.
Это мирная жизнь — ненормальная и лицемерная, а здесь правда-истина и мир «настоящих мужчин». Так что не переживайте, товарищи солдатики, про отрезанные уши никто докладывать не станет.
Херня. Все херня. Как и любые иные слова этого лживого куска дерьма, направленные на поддержку «общего дела».
Вся шиза с тягой к отвратительному, всего лишь защитный механизм насквозь протекающей крыши. Когда абстрагирование уже не спасает, а мантры про «всего лишь выполняю приказ» отзываются глухотой, загнанная психика готовит последнюю линию обороны — дрессирует себя «любить» столь ненавистное ей действо. Создает всякие «субличности» и прочие заумные термины кивающих психологов, которые все, как один, имеют «огромный опыт» работы с «ветеранами спецназа», но не способны предложить ни одного работающего средства.
Серьезно, у кого не спросишь — ну прямо каждый! По-моему, в мире ветеранов меньше, чем этих балаболов. Несчастные мужики по улице пройти не могут, чтобы на них толпа мозгоправов из кустов не накинулась…
