а то не знаем, что и было бы.
Мать непутевого стала промакивать заблестевшие глаза. Слово опять взял отец:
– Ну а кабы взяли они его? Вышло бы как о прошлом годе: направили в профилакторий государственный лечиться. Был я там… – мужчина безнадежно махнул рукой, – …барак хуже тюрьмы. Странно, что он там ноги вообще не протянул.
– Ну так что? Бросил? – В глазах священника отчетливо читалось, что ответ он уже знает.
– Как же, бросил. Вернулся оттуда чумной весь – его же кололи там всякой дрянью. И через неделю опять начал. Страшнее прежнего.
– А лечить его больше негде, – уже не в силах сдерживаться заплакала женщина.
Супруг сжал ее руку и кивнул мрачно:
– Ну, разве к еврейчику этому – Маршаку. Только там квартиру продавать придется. Дорого. И как выйдет он, то же самое будет! Уж его дружки во дворе сидят! Поджидают.
Повисла тягостная пауза. Отец Антипа тяжело вздохнул, глядя на несчастных родителей, покачал головой:
– Ну все, поговорили, и будет. Не тюрьма у нас – монастырь! Он же сам не хочет к нам идти! Все. За здравие его помолимся, а взять – нет. Еще не хватало, чтобы он зарезал кого из братии. Все-все. До свидания.
Монах попытался уйти, но мужчина ухватил его за рукав. Его голос превратился в бурлящую смесь из гнева, мольбы и рыданий:
– Так ведь сказано: «Приходящего ко Мне – да не изгоню вон!»
– «Приходящего»! – с ударением повторил монах, силясь вырвать рукав рясы из дрожащих, но крепких пальцев прихожанина. – «Приходящего ко Мне»! А он – убегающий от Господа нашего!
– Да, не может он ходить. Так ведь и к Христу расслабленного через крышу на носилках спустили. И Он его исцелил!
– Так то Христос. А мы людишки жалкие, маловерные.
– А у отца Романа велика вера! – воскликнула женщина. – Мы его будем ждать.
– А ну, идите! – замахал на нее руками Антипа, замки его портфеля металлически звякнули. – Идите сейчас же! Уж отца Романа-то хоть пожалейте! Он, как с вашими наркушниками связался, аж почернел весь! А сына сажайте по статье. В тюрьме вылечат.
– Что же вы… батюшка… – задыхаясь, все еще цеплялся за монаха несчастный отец, – отрекаетесь от нас?
– Да! Помолюсь за вас и за сына вашего помолюсь, а сюда его, на плечи отца Романа, взваливать не дам! Не дам!
– А что же, и Господь от нас отречется?
– Не мне судить.
– А ведь Господь говорил, – уже неприкрыто разрыдался вслед за женой горемычный проситель, и его обличающий перст поднялся вверх, – что вы не нас – больных стариков с одержимым сыном прогнали, – вы Господа самого сейчас прогнали!
И было в этих словах столько отчаяния и неприкрытого горя, что отец Антипа растерялся. Ему стало жалко этих людей и совестно перед ними, но ведь невозможно же всех приютить и всем помочь. Это только Богу под силу, а мы всего лишь Его чада. Нашим силам предел есть.
Ответить старый монах ничего не успел – дверь в воротах снова открылась, видимо, кто-то из братии услышал горячую перепалку. Однако вместо рядового послушника на улицу ступил сам настоятель, отец Роман. Он внимательно оглядел всех троих, а когда мужчина хотел облобызать руку игумена, руки ему не дал. Вместо этого он благословил прихожан и поцеловал их в лоб. А пока они благодарили да переглядывались, чуть наклонился к Антипе и прошептал едва слышно:
– Мы в монастыре для чего? Чтобы за людей молиться. Не за себя, а за людей. Но мало молитвы. Мало.
Глаза монахов встретились, и стало понятно, что настоятель решит дело по-своему. Старый монах смиренно потупился.
– Где он? – спросил Роман прихожанина. – Сын ваш? Везите его сюда.
У мужчины от удивления округлились глаза, нижняя губа мелко задрожала, однако он смог быстро взять себя в руки и, тыча пальцем себе за спину, затараторил:
– Так мы это. Мы же привезли его уже!
Он стал пятиться к стоящему в нескольких шагах старенькому «Москвичу». Было похоже, что он боится отвернуться от отца Романа: вдруг тот исчезнет или решение свое поменяет.
Когда они подошли к багажнику, оттуда стали слышны мычание и глухие удары – кто-то пинал старую машину изнутри. Священник посмотрел сначала на отца, затем на мать, но те только отводили глаза и горестно вздыхали.
Чтобы не заставлять божиих людей ждать, мужчина кинулся к багажнику и попытался его побыстрее открыть. Однако спешка пошла не на пользу. Так как от возбуждения, страхов и переживаний руки сильно тряслись, ключ в замок у него получилось вставить далеко не сразу.
В багажнике, скрючившись, лежал молодой парень лет двадцати. Его руки за спиной удерживала веревка. Она же тянулась к лодыжкам и обматывала их несколько раз. Рот был завязан тряпкой. Парень изо всех сил извивался, пучил налитые кровью глаза и корчил рожи.
Когда отец неловко попытался вытащить сына, из этого ничего не вышло – тот сопротивлялся всеми доступными средствами. А у пожилого мужчины физических возможностей явно не хватало.
Посмотрев на это, отец Роман не стал дожидаться развития событий, подошел к багажнику, взял связанного молодца за шкирку и одним движением извлек наружу. Аккуратно положив его на землю, он стянул тряпку, закрывавшую рот непутевого отпрыска. А тот как будто только этого и ждал – тут же повернул голову и от всей души харкнул в сторону родителей.
– Суки! Волчары! – заорал он хриплым полным ненависти голосом. Затем изогнулся в дугу от прошедшей по всему телу судороги и взвыл: – Ломает меня, плохо мне!.. Что лыбишься, начальник?
Последние слова адресовались настоятелю монастыря, который стоял рядом и смотрел спокойно и даже с сочувствием.
– Дай сибазон или налоксон, а то сдохну тут у тебя.
Сообразив, что ничего не получит, парень снова вспомнил про родителей:
– А до вас, старое говно, я еще доберусь…
– Во-во. Начал опять! – покачал головой отец. – Я, батюшка, рот-то завяжу ему. А то у него там помои.
– Ничего. Пусть кричит. Кричи, Кирилл.
Рука священника остановила отца, уже собравшегося снова вставить отпрыску кляп.
– Крещеный?
– А как же. Крещеный, еще в детстве крестили.
– А что без крестика?
– Так не носит он его, нехристь, – махнула рукой мать. – Продать хотел, так я насилу спрятала.
Она вытащила из внутреннего кармана тонкую цепочку, на которой висел простой серебряный крестик. Похоже, еще крестильный.
– Крестик-то я принесла вам, вот.
Отец Роман взял крестик, сжал в кулаке. Потом посмотрел на лежащего на земле наркомана – тот продолжал извиваться и скулить вперемешку с руганью – и перевел взгляд на родителей:
