Матюрен Ферран, растроганный тем, что Анна целый день пела на улицах, чтобы заработать им на ужин, спустился вниз, открыл чулан, закатил в него шарманку, запер и снова поднялся к себе.
В котелке уже варилась картошка, наполняя комнату аппетитным ароматом.
— Нарежьте хлеб, откройте вино. Ой, керосин почти кончился. Завтра куплю.
— О, прекрасная фея домашнего очага, вы моя принцесса! Ай! — Забыв про скошенный потолок, Матюрен ударился об него макушкой.
— Садитесь и поешьте, — приказала Анна, протягивая ему тарелку.
Котелок быстро опустел. Они отставили тарелки, поглядели друг на друга и расхохотались.
— Черт побери, оказывается, я просто умирал с голоду! Вы — моя счастливая звезда! Которая вот-вот закатится, — добавил он, заметив, что Анна клюет носом. — А ну-ка марш в кровать!
Дождавшись, пока он отвернется, она стянула с себя юбку и блузку и скользнула под одеяло. И, уже засыпая, почему-то вспомнила, как отец целовал ее в лоб и задувал свечу.
— Спокойной ночи, — прошептал Матюрен, устраиваясь в кресле поудобнее.
Лунный свет падал на стоящую на столе чашу, которую Анна забрала из дома старьевщика Менаже, и ее металлическое подножие отсвечивало серебром. Анна изо всех сил зажмурилась, но оранжевое пятно — огонек свечи — по-прежнему жгло изнутри веки. Она взглянула на чашу, и ей отчего-то стало очень страшно.
— Матюрен, вы не спите?
— М-м-м…
— Не могли бы вы лечь со мной рядом? Я ужасно замерзла.
— О… вы… вы уверены?
— Да.
Матюрен осторожно улегся в кровать. Его охватило непреодолимое желание обнять Анну.
А она, не подозревая о его чувствах, сразу успокоилась и принялась рассказывать ему о своих горестях: о смерти отца, об ужасной жизни в доме Менаже, о том, как его убили у нее на глазах и она украла чашу.
— Согрей меня, — прошептала она.
Рука Матюрена, гладившая ее волосы, скользнула ниже. Она вздрогнула, ощутив его длинные пальцы на своем плече, и крепче прижалась к нему. Кровать под ними скрипнула.
— Сейчас мы оба окажемся на полу, — выдохнул он.
Анна прижала палец к его губам.
«Памятник надо поставить тому, кто придумал жареную картошку!» — подумал насытившийся Жозеф.
Он скомкал пустой бумажный кулек, выбросил в урну и зашагал вдоль длинной вереницы фиакров, выстроившихся у бульвара Шарло.
На улице Фонтен Жозеф остановился под газовым рожком, тщательно вытер жирные пальцы и, поколебавшись, развернул письмо, которое Айрис, когда он вернулся на улицу Сен-Пер, попросила срочно передать Виктору: она сказала, что послание принесла кухарка из дома на улице Шарло.
«Я имею право знать, ведь мы с месье Мори и Виктором расследуем это дело вместе».
Господин фотограф!
Немедленно приходите, я должен рассказать вам нечто чрезвычайно важное. Но — услуга за услугу: я жду от вас по меньшей мере еще пять-шесть картинок из тех, что вы передавали мне.
Ваш покорный слуга,
барон Фортунат де Виньоль.
Жозеф присвистнул.
— Вот тебе и старый маразматик! В молодости, должно быть, не пропускал ни одной юбки!
Он сложил письмо и понял, что как ни устал, должен вернуться на улице Сен-Пер и рассказать Виктору обо всем, что случилось сегодня.
Его встретила Айрис, одетая в красивое кимоно, и, после того как они обменялись целомудренным поцелуем, пообещала, что, пока отца нет дома, она напечатает на его неприкосновенной пишущей машинке фирмы «Ламбер» пролог к «Кубку Туле».
Когда Жозеф постучал, Виктор надевал голубую рубашку с накрахмаленным воротничком и манжетами, шерстяные брюки и бархатный жилет. Он крикнул юноше, чтобы тот подождал пару минут, а когда открыл дверь, тот ахнул:
— Патрон, да вы шикарно выглядите! Постойте-ка, вы и бабочку надели? Ну и дела!
— Надеюсь, вы пришли не за тем, чтобы восхищаться моим внешним видом. Вам удалось встретиться с Менаже?
— Ну… можно сказать, что я с ним встретился, да только это дохлый номер.
— Что вы хотите этим сказать?
— По квартире старьевщика словно пронесся табун лошадей. И кроме того…
— Что такое?
— Он мертв. Получил пулю в сердце. Я анонимно позвонил инспектору Перо.
— И правильно сделали, — задумчиво произнес Виктор. — Мне жаль, что так вышло, Жозеф. Хотите чего-нибудь выпить?
— Нет, патрон, спасибо. И вот еще что. Пока я был у Менаже, туда приходила девушка. Увидела тело, испугалась и убежала. Она взяла с собой шарманку и бродила с ней по городу весь божий день. Она итальянка, поет неаполитанские песенки. Я проследил за ней и выяснил, что она живет в доме номер три на улице Сент-Андре-дез-Ар. Не знаю, имеет ли она какое-то отношение к этим смертям, но…
— Браво, Жозеф! Вы настоящий Шерлок Холмс. Может быть, чаша у девушки?
— Если так, мы это выясним. Завтра чуть свет я буду у ее дома. О, чуть не забыл! — и Жозеф вытащил из кармана письмо Фортуната.
— Должен признаться, патрон, я его прочитал, — виновато произнес он.
Виктор почесал затылок.
— Что ж, у нас общее дело и одна цель. Как вы смотрите на то, чтобы заскочить к старому развратнику?
— Патрон, он меня пугает. Эти его чучела в подвале и безумные речи…
— Что ж, если вы боитесь, я сам этим займусь.
— Боюсь?! Я?! После всего, с чем я сегодня столкнулся?
— Отлично. Тогда бегите к нему, передайте от меня подарок и внимательно выслушайте его рассказ. Постарайтесь заодно выяснить, есть ли среди членов семьи меткие стрелки и не ездил ли кто-нибудь из них в недавнем прошлом в Англию. А я отправлюсь на улицу Сент-Андре-дез-Ар. Как вам такой план?
— Я восхищен вашим организаторским талантом, патрон. А теперь мне пора, не то мать раскудахчется.
Решение Виктор принял быстро, но на душе у него было неспокойно. Таша. Она скоро вернется. Хватит ли у него решимости высказать ей все, что камнем лежит у него на сердце?
«Прекрати об этом думать. Твоя беда в том, что ты все анализируешь, пытаешься объяснить каждую мелочь, учитывая при этом только собственное восприятие. Пусть Таша выскажет свое мнение. Если между нами возникли какие-то вопросы, мы решим их вместе».
Он снял нарядный жилет и расхаживал по квартире, сжимая его в руке. Ревность снова запустила в него острые когти. Наконец он вышел, пересек двор и открыл дверь мастерской, заполненной сумеречными тенями. Зажег лампу, подошел к окну. На улице носились наперегонки мальчишки столяра, играли в «Кошку на дереве»,[95]их звонкий смех метался между домами. Виктору не хотелось ужинать. В девять он развязал галстук и растянулся на кровати. Взгляд упал на знакомую подушку, у него перехватило дыхание, и он сердито смахнул ее на пол. Внезапно на смену ревности пришла злость, злость и обида на Таша, которая делала его несчастным.
