всякий случай. Отпускать что ли?
Возникла пауза. Михалыч что-то говорил или думал. Я попросил Бога приказать Михалычу ответить «да». Михалыч медлил.
– Лавэ? Четыре сотни налом, пластик, пучок деревянных по мелочам. Плотва, короче. Не… ничего. И не бухой. Не, не нашли, чисто. Да не, конкретный ермолай. Тетрадка ещё. Ксива и лопатник.
В нашей тройной коммуникации – я – Бог – Михалыч, – явно наблюдался сбой, думаю, на отрезке Бог – Михалыч.
– Тетрадка? Ща, погоди…
Возникла пауза.
– Ничего нет. Стихи. Не, на русском.
Раздался смех.
– На хера мне головняк с пиндосами, Михалыч. Сниму показания – пусть гуляет. Ну… Ну пробей, пробей… Как скажешь… Погоди, ни хера не видно… А тут, блин, ещё и английскими буквами! Погодь-погодь… Константин, это понятно, это имя. Да я пытаюсь… Ну по буквам… Сэ, нэ, а, потом рэ, потом лэ английское…
Я бы сам запутался, пытаясь из этой шарады составить свою фамилию.
12
Через сорок минут за мной пришёл сонный мент, провёл по тёмному коридору мимо дерматиновых дверей. Одну распахнул. Из-за письменного стола мне навстречу поднялся ладный мужичок в сером, чуть тесноватом, костюме.
– Константин Андреич! – улыбаясь, мужичок выставил ладонь.
Я пожал руку, тоже улыбнулся. В моём паспорте вместо отчества стояла лишь заглавная буква «А». Паспорт лежал на столе, под ним лежала чёрная тетрадка.
– Садитесь, садитесь, – он радушно потянул меня к стулу, усадил. – Как столица? – Сам тут же ответил. – Потрясающе! Нью-Йорк и Токио в одном флаконе!
Он, уткнувшись задом в угол стола, засмеялся переливчатым баритоном – так на сцене хохочут дачники, попивая на веранде чай из бутафорского самовара.
– Вы сколько годков златоглавую не навещали? Четырнадцать? Пятнадцать? Вот ведь город стал! Городище! Наверное, ходили по центру, – он выпучил глаза и развёл руки, изобразив удивление. – Где я? Это Париж? Или Лондон?
Он снова засмеялся, вдруг серьёзно спросил:
– Не жалеете, что уехали?
– Не жалею. Вы кто?
Не давая мне в руки, раскрыл перед моим носом книжку в малиновой коже. На розоватой бумаге кокетливой прописью с нажимом было выведено: Сергей Михайлович Долматов, майор. Эта школьная каллиграфия выглядела странно рядом с тиснёным двуглавым орлом и логотипом учреждения. Не говоря уже о названии учреждения. Я догадался, что это и есть тот самый телефонный Михалыч, разговор с которым я подслушал в клетке.
Захлопнув удостоверение, жестом фокусника спрятал во внутренний карман. От майора воняло приторным, каким-то бабским, одеколоном. Я отодвинулся, стул оказался совсем обычным и не был привинчен к полу.
– Я ехал в гостиницу, поймал машину на набережной, – начал я. – Где-то в районе Зарядья нас обогнал «ауди»…
– Знаем, знаем, – Сергей Михалыч замахал ладошкой, прерывая меня. – Всё мы знаем.
– Отлично. Значит, я могу идти?
– Конечно! Конечно.
Я встал, он соскочил со стола.
– Можно? – я кивнул в сторону паспорта и тетради.
– Угу, – ответил он фальцетом, обходя стол и садясь в кресло. – А что это за тетрадь, кстати?
– Так. Стихи одного человека.
– А-а, – фальцетом протянул он и раскрыл тетрадь. – Человека, говорите… Интересно… Очень интересно. Стихи…
Михалыч делал вид, что впервые видит эти стихи. Он листал страницы, задумчиво склонив голову. На макушке светилась лысина, аккуратно прикрытая бледными волосами.
– Интересно… – бормотал он. – Очень интересно… А вот тут просто здорово. Просто здорово, – неожиданно поднял голову. – Вы давно пишите?
– Это не моё, – устало сказал я, посмотрел на часы. Было без трёх два.
Михалыч полистал ещё, закрыл.
– А не тянет на родину? Честно так, не тянет? – задушевно спросил он. – Ведь вы москвич? С Бронной, да? Ну вот… А я в Текстилях вырос – соседи можно сказать.
Он потёр шею ладонью, расстегнул пуговицу под толстым узлом галстука.
– А вы садитесь, садитесь, Константин Андреич. Вы ж помните – в ногах правды нет. Вы в Нью-Йорке обитаете, так?
Я медленно сел, закинул ногу на ногу. Начинало ломить затылок.
– А Нью-Йорк, как вам известно – город жёлтого дьявола, – он снова загоготал своим гортанным смехом. – Каменные джунгли. А у нас – прыг в машину – и через час уже – и Пахра тебе, и Дубна, и водохранилище, озёра там, знаете, под Дубной. Вы не рыбак, нет? Нет? А я вот, грешным делом… Ушица, знаете, на костерке… Туман стелется.
Плавной ладонью он изобразил туман. Мечтательно уставился в угол с вешалкой, на которой висела ментовская фуражка с крупной кокардой, похожей на дамскую брошь.
– Что вам нужно? – невежливо спросил я.
Михалыч удивлённо повернулся, словно я только что материализовался из затхлого воздуха кабинета.
– Мне?
С улицы донеслась ругань, возня, хлопнули двери, кого-то куда-то поволокли.
– Мне? – повторил он и шутливым баритоном запел. – «Цвела бы страна родная, и нету других забот». Мне лично – ничего не нужно. Вы мне – лично – очень даже симпатичны. Но меня, – он сделал паузу. – Как должностное лицо при исполнении соответствующих обязанностей. Меня беспокоит кое-что тут…
Он звонким щелбаном щёлкнул по клеёнке тетради.
– Тут же Рылеев и Солженицын в одном флаконе, – Михалыч раскрыл тетрадь, начал листать. – Меня настораживают некоторые пассажи… Ну вот, например: загнали Россию на нары, стянули чекистской удавкой.
Он, недоумевая, поднял глаза.
– Прошу прощения – кто загнал? На какие нары? Да, безусловно, у нас есть исправительные учреждения, есть и преступники… – перебив сам себя, он ехидно вставил. – Кстати, в вашей Америке заключённых гораздо больше, чем у нас. Но я не про то…
– Я вам повторяю, стихи не мои…
– А чьи? – тут же спросил Михалыч. – Чьи?
– Одного человека, – я замялся. – Мне их дали…
– Кто? – ласково. – Кто дал?
Я запнулся, потом сухо произнёс:
– Я американский гражданин и требую присутствия представителей американского посольства. Немедленно сообщите…
Михалыч засмеялся.
– Ну! Куда, куда, дорогой вы мой, сообщать? Куда звонить? Спят все, спят все ваши. «Спят усталые игрушки, книжки спят…». У вас дети есть, кстати?
– Без представителя посольства США, – я скрестил руки на груди, – отвечать отказываюсь.
– Вот! Ну зачем вы так? – Михалыч расстроился. – Я же помочь хочу.
Я отвернулся, разглядывая дрянные обои. В углу протёк потолок, жёлтое пятно было похоже на Африку. В районе Туниса обои отклеились и свернулись трубкой.
– За время вашего отсутствия, дорогой Константин Андреич, в стране был принят ряд новых законов. О клевете, о защите чести и достоинства, – майор полистал тетрадь, нашёл. – Ну вот к примеру: «Нас не коснулся ветер перемен, всё те же крысы шастают в сортире». На кого вы намекаете? Кого вы называете крысой?
Михалыч лукаво закатил глаза, за его спиной висел портрет, чёрно-белая фотография в золотой
