она подвешивала своих любовников.
– Я скоро вернусь…очень скоро. Ты можешь пока угадать, как ты умрешь, когда я вернусь. Если угадаешь – так и быть…Хотя нет, я передумал, ты все равно сдохнешь мучительно больно.
Хан посмотрел на часы. Жизненно важные органы у нее не повреждены. Он заткнул ей рот ее же трусами, запихнул в самую глотку… когда она пыталась его укусить, он выбил ей зубы. С наслаждением услышав, как они треснули.
– Пока ты здесь висишь…с тобой хотят пообщаться.
Распахнул дверь и кивнул толпе мужиков.
– Ее беззубый рот с радостью примет вас всех.
От ужаса Албаста задергалась на цепях, громко замычала, глядя, как один из ее циркачей стягивает штаны и направляется к ней, но Хан больше не смотрел на свою жертву. Теперь он должен найти вторую мразь. Скоро рядом на этой балке повиснет и Сансар.
Хан поднимался по лестнице к спальне жирного ублюдка, сжимая в руках нож. По дороге ему попались несколько охранников, которых он отправил на тот свет. Внизу что-то взорвалось, и навстречу Хану выбежали люди. Помчались вниз. Среди них лохматый старик в очках с саквояжем. Похож на врача. Тамерлан дал им уйти. После того как несколько секунд они со стариком смотрели друг другу в глаза.
Пусть живут. Они не из этого вертепа. Пропустил их вниз и двинулся вперед, раскрывая двери во все комнаты, в поисках ублюдка, который наверняка уже спрятался, пронюхав о вторжении.
Открывал настежь все комнаты, пока не распахнул одну из них и не застыл на пороге, как вкопанный, быстро моргая и роняя нож из одеревеневших пальцев. Он бы заорал…но не смог. Рот просто открылся и так и застыл в немом крике. Ему кажется. У него жестокие галлюцинации. Это не может быть правдой. Не может.
Его девочка…его Эрдэнэ стояла перед ним в длинном свадебном платье с фатой на голове…она смотрела на него широко распахнутыми глазами, пока не закричала с надрывом.
– ПАПААААААА! – и у него зашлось сердце, оно, кажется, разорвалось от дикой радости и неверия.
Мгновение, и он сдавил дочь обеими руками, задыхаясь, сотрясаясь от немых рыданий, покрывая поцелуями ее голову, ее руки, ее лицо. Сжимая ее снова обеими руками и что-то говоря невпопад, а она только шепчет:
– Папа…папочка…папа…папаааа. Боже мой! Папаааа! Что с тобой? Чтоооо…она…она говорила, что ты придешь…она говорила, так верила в тебя. Папочка. Так верила… я сомневалась, а она знала, что ты придешь.
– Да…она знала. Она всегда знает.
Прохрипел он и прижал Эрдэнэ к себе еще сильнее, а потом резко схватил за плечи.
– Где эта мразь? Где Сансар? Он тебя тронул? Он что-то с тобой сделал?
– Он…он на мне женился. Албаста была опекуном…ведь она моя…бабка.
– ЧТООО?
Взревел и схватил нож с пола, бешено вращая глазами.
– Я вспорю ему жирное брюхо и заставлю жрать собственные кишки. Ты очень быстро станешь вдовой. Я клянусь.
– Он мертв… я его убила.
И острый подбородочек дернулся.
– Я…убила его, папа…убила человека…убила.
И разрыдалась, крепко обнимая отца за шею, цепляясь за его плечи, пряча личико на его груди.
– Не человека…а насекомое. Ты раздавила сколопендру, ядовитую мразь, которая разрушила нашу семью. Он…ничего с тобой не сделал? Он не тронул тебя? Не обидел?
– Нннет…не успел. Я… я подсыпала ему яд. Я…Божееее…я не верю, что это сделала.
– Хорошо…хорошо, моя девочка. Хорошо. Ты сделала то, что должна была сделать – уничтожила психопата и извращенца. Постояла за себя.
Снова прижимая ее к себе и взахлеб целуя, сдавливая сильнее.
– Вера? – крикнула Эрдэнэ. – Найди и забери Веру. Ты видел ее? Видел? Албаста…она хотела ее кому-то подарить, и Вера…она…она могла убить себя. Папааа…слышишь? Найди ее. Защити Веру.
– Она жива…она была со мной. Мы сейчас заберем ее. Обязательно заберем…только не плачь. Посмотри на меня. Все будет хорошо, слышишь? Все будет замечательно…мы поедем домой. Все. Я, ты и Ангаахай.
В спальню ворвались Тархан и Тамир, окровавленные, грязные, с оружием в руках, лоснящиеся от пота.
– Твою мать!
Выругались оба, глядя на Эрдэнэ.
– Мы были на твоих похоронах, девочка! Чтоб я сдох…если мне это все не кажется!
– Я воскресла. И скорее, я раньше побываю на ваших похоронах, старики.
– Иди сюда, маленькая ведьма!
Тархан раскрыл объятия, и девочка с радостью обняла его за шею. Но Хан дернул ее за руку к себе.
– Уводи ее в машину. Распускайте циркачей, пусть берут в доме все, что смогут унести, и уходят. Они все свободны. Кто заберет животных?
– Есть человек…вывезет их в бельгийский зоопарк. Будет здесь с минуты на минуту.
– А если начнет болтать?
– Не начнет. Слишком хочет зверей…притом совершенно бесплатно.
– Ладно. Это на тебе. Разберись с живностью и несчастными, которые вкалывали на этих тварей. Пусть каждый выйдет отсюда не с пустыми руками.
Потом посмотрел в глаза дочери, братьям.
– Возможно, Ангаахай будет одна. Если меня нет, забирайте ее и валите отсюда на хрен. Дом сжечь.
– Что значит – одна? Папа! Папааааа!
Хотела броситься за ним, но Тархан сжал ее в объятиях и не дал освободиться, не дал побежать за отцом. Хан слышал, как она кричит, как рвется к нему…Ничего. Переживут. Да и много не потеряют. Главное – она жива, его девочка. Его сильная, его храбрая маленькая драгоценность, которая выжила в этом вертепе разврата и смерти. Он хотел бы знать как. Хотел бы по минутам понять, как такое произошло…Но он не заслужил знать, он не заслужил ничего из того, что получил за эти последние дни в аду. Ни живой дочери, ни живой Ангаахай.
Ни преданности своей золотой птички, ни любви своей дочери.
Быстрыми шагами шел к клеткам. Он знал, что она все еще заперта там. Никому не было дела до нижнего этажа с животными и рабами.
– Ооо, ублюдок вернулся, ну что, урод, ты пришел трахнуть свою детку или Албаста выжала из тебя все соки? Ты лизал ее? Правду говорят, что ее п…
Выпад руки, и горло придурка сжато в огромной ладони.
– Закрой свой вонючий рот, или я выверну его наизнанку.
Задыхаясь хватает ртом воздух и отрицательно качает головой. Швырнул идиота на пол и шагнул к клетке. Содрал замок и вышиб дверь. Увидел ее в углу, свернутую в позу эмбриона, смотрящую в одну точку. Едва заметила его, вскочила, бросилась к нему с диким криком радости, с выдохом:
– Тамерлаааан!
Не удержался. Обнял, сгреб обеими руками, сдавил, сжал, зарылся лицом в ее волосы с громким стоном. Обещал себе, что не тронет, что не посмеет. Что
