Книга Государство строгого режима. Внутри китайской цифровой антиутопии - Джеффри Кейн

«Где ты сейчас живешь? В Анкаре, в Турции?» – спрашивала она. Очевидно, кто-то из родственников Майсем раскрыл ее место жительства или его вычислили, воспользовавшись данными с телефона ее матери или профилями социальных сетей.

Майсем дала расплывчатый ответ. «Я учусь», – написала она.

Альфия продолжала допытываться. Она попросила Майсем прислать фотографии ее товарищей-уйгуров, которые жили в Анкаре как беженцы или резиденты.

Майсем решительно отклонила эту просьбу.

Глава 18

Новая холодная война?

Не бывает стран, которые сильны всегда. Как не бывает и стран, которые всегда слабы. Когда исполнители закона сильны, сильна и страна; если же исполнители закона слабы, страна слаба.

Си Цзиньпин, цитата из китайского философа Хань Фэя

29 октября 2019 года Арман, Майсем с подругой и я сели в машину и отправились в однодневную поездку, чтобы посетить Аныткабир («мемориальную могилу»). В мавзолее, расположенном на вершине холма, покоятся останки Мустафы Кемаля, героя борьбы за независимость Турции и основателя Турецкой Республики. Он также известен как Ататюрк, или «отец турок».

Мы прошли по Аллее Львов – длинной пешеходной дорожке, окаймленной скульптурами львов. Понаблюдали за солдатами в церемониальной форме, марширующими печатным шагом. Затем вошли в мавзолей, остановились перед саркофагом Ататюрка и посмотрели, как солдаты возложили к нему венок.

Сначала я думал, что это обычная туристическая поездка по местам исторического наследия и памятникам Турции, а потом понял, какое символическое значение это место имеет для моих уйгурских друзей.

«Так вот что значит иметь собственную страну? Ататюрк хотел, чтобы Турция была сильной, – сказала Майсем, пока мы бродили по городу и рассматривали достопримечательности. – Она должна была стать современной республикой. Больше никаких суеверий, никакой религии во власти. Правительство должно строить школы, дороги и больницы, заниматься образованием и здоровьем людей».

«А армия? В прошлом Османская империя ослабла, – Майсем говорила об империи, доминировавшей на Ближнем Востоке с XV по XIX век, – и британцы вступили в Первую мировую войну. Они хотели сделать эту страну своим сателлитом, чтобы контролировать запасы нефти. Но Ататюрк этого не потерпел. Он верил в свой народ и учил его не давать себя в обиду».

«Но Турция, – отметил я, – не была демократией. При Ататюрке она стала авторитарной страной».

«Дело не в этом, – подхватила подруга Майсем. – Да, мы хотели бы жить в демократии. Но Ататюрк показал людям, что значит иметь собственную страну. Твоя страна – это то, что тебя защищает. Она дает тебе права и обязанности как гражданину».

Майсем с восхищением взглянула на статую Ататюрка, а затем произнесла: «Народ должен быть един. У людей должна быть общая цель; общее видение того, кто они, откуда пришли и на что уповают в этом мире. Но у нас, уйгуров, ничего этого нет. Мы сломлены. Нами управляет правительство, которое разделило нас, настроило друг против друга; мы не доверяем друг другу даже за пределами Китая. Мы не хотим объединяться, чтобы начать сопротивление».

«А как насчет Америки? Как насчет Джорджа Вашингтона и Авраама Линкольна? Или Мартина Лютера Кинга? – продолжала Майсем. – Как, вы думаете, они сумели добиться своей цели? Они объединили множество американцев, показав им, что значат свобода и равенство. А Шарль де Голль? Нельсон Мандела? Ганди?»

Теперь я понимал, каким Майсем видела свой уйгурский мир: без великой цели, без чего-либо, к чему можно стремиться, – падший мир.

«Мы сломлены, потому что у нас нет лидера, нет героя. Все они сидят в тюрьмах», – сказала Майсем.

«И кто же тот лидер, который вам нужен?» – спросил я.

Обе женщины, Майсем и ее подруга, почти хором ответили:

«Ильхам Тохти».

«Он не просто ученый, – сказала Майсем о своем профессоре, отбывающем пожизненное заключение. – Тохти – лидер. Он может выйти на трибуну и говорить, воодушевляя людей. Его нельзя подкупить. Я верю, что он готов умереть за свои идеалы. Но мы живем в такое время, когда люди во всем мире ополчились против своих лидеров, против демократии, против своей страны. Нами управляют посредством страха и злобы. Лидеры вызывают гнев. Они не уважают законы и голос народа. Не знаю, будет ли у нас когда-нибудь такой лидер, как наш учитель».

С вершины холма мы разглядывали город, который в прошлом был центром движения за независимость Турции, а теперь стал столицей страны. Близился вечер. Оранжево-фиолетовый закат отразился на стенах мавзолея. На мгновение блеск ослепил меня.

«Нам пора идти, – сказала подруга Майсем. – Мавзолей закрывается».

[ ]

Уйгуры, живущие в самых разных странах мира, говорили мне в интервью, что внимательно следят за развитием событий в Китае, молясь о том, чтобы что-то переломило «Ситуацию».

Майсем не была исключением. Уже больше года, с июля 2018‐го, компании Huawei, Megvii, SenseTime и Hikvision, которые помогли построить надзорное государство, лишившее ее свободы, стали мишенями правительства США, а также властей десятков других стран.

Тем не менее китайские технологические компании хвалились своими возможностями и, по крайней мере в публичных высказываниях, предвкушали светлое будущее.

«То, чего мы достигли, бывает только в кино», – сказал Forbes в 2018 году глава отдела разработки SenseTime Ян Фань. Он похвастался недавними успехами компании. SenseTime создавала базу данных для идентификации лиц: в ней было собрано 10 млрд изображений и видеороликов, причем многие из них были найдены в интернете. В мрачном Чунцине всего за сорок дней это помогло идентифицировать шестьдесят девять подозреваемых и поймать шестнадцать беглых преступников.

Ходили слухи, что компания Huawei, которая не только продавала сервисы облачных вычислений, помогавшие вести слежку в Синьцзяне, но и разработала программное обеспечение для распознавания лиц, уведомляющее полицию при обнаружении человека с уйгурскими чертами лица, собиралась выпустить на американский рынок свой первый смартфон в рамках сделки с AT&T. Если бы эта затея увенчалась успехом, Huawei – на сегодняшний день третий по величине производитель телефонов в мире после Apple и Samsung – получила бы шанс присоединиться к клубу влиятельных и престижных брендов в Америке.

Однако попытка Huawei высадиться на американских берегах возымела противоположный эффект. 9 января 2018 года исполнительный директор Huawei Ричард Ю готовился к выступлению на Международной выставке потребительской электроники (CES) в Лас-Вегасе. Он должен был представить новый телефон Huawei Mate 10 Pro и объявить о долгожданном партнерстве с AT&T.

«Когда мы приехали на CES, AT&T официально отказалась от сотрудничества, и они предельно ясно дали нам понять, что на них давит правительство США», – рассказала мне Тери Дейли, бывший вице-президент Huawei по связям с общественностью, помогавшая организовывать мероприятие.

«[Исполнительный директор] Ричард [Ю] вышел на сцену, как и планировалось, и представил продукт. Когда он добрался до слайда, на котором были показаны наши каналы сбыта, где не оказалось AT&T, журналисты американских технологических СМИ просто ахнули», – вспоминала Тери.

«AT&T выходит из сделки по реализации наших телефонов. Это большáя потеря для нас, а также для операторов связи, но еще бóльшая потеря – для потребителей, потому что они лишились лучшего продукта на рынке, – произнес Ю в импровизированной речи после того, как текст его запланированного выступления пропал с телесуфлера. – Мы завоевали доверие китайских операторов связи, мы завоевали доверие развивающихся рынков… мы завоевали доверие международных операторов связи, а также европейских и японских».

Мечта Huawei стать еще одной Apple или Samsung потерпела крах. «Huawei должна была стать олицетворением торговой войны между США и Китаем, – говорила Дейли. – Правительство США работало над этим с 2012 года, если не раньше, так что они очень хорошо подготовились».

Подробности уголовного процесса против Huawei были обнародованы через год после разбирательства. Из них следует, что правительство США обвинило сотрудника Huawei в том, что в мае 2013 года он,