Пора, пора, пора играть,Попробуй имя угадать.А если проиграешь мне,Отправишься гореть в огне.Матильду возвращают из кареты и отводят в доверху набитую соломой комнату.
В углу стоит прялка.
– Твой отец рассказал мне о твоих талантах, – говорит король. – Оказывается, кроме красоты у тебя ещё кое-что есть. Умение прясть из соломы золото, например. Это хорошо, хорошо. Ну, что стоишь? Приступай к работе. До утра спряди всю эту солому в золото. Не спрядёшь – прикажу тебе голову отрубить, не обессудь. Мне бесполезные подданные не нужны.
Король уходит, заперев за собой дверь, и Матильда остаётся одна.
Она садится на охапку соломы, тупо смотрит на прялку и снопы рядом с ней. Вначале Матильда думает, что это наказание ей за то, что она отказалась выходить замуж за того паренька с куриной грудью, Грот… Брод… как там его? Но потом вспоминает о том, какой хвастун и мошенник её отец, и ей всё становится ясно. Наплёл королю с три короба, а ей отдуваться теперь – хорошенькое дело! Вот почему она надменная такая, вот почему у неё ледяное сердце. Как ещё прожить-то с таким папенькой? Людям Матильда не верит, считает всех вокруг такими же лжецами, как её отец. Верит она только в свою красоту и потому, не жалея ни сил, ни времени, ухаживает за своими волосами, кожей, за фигурой следит – всё надеется, что обратит на неё внимание принц или герцог какой-нибудь, и вырвется она тогда из клетки, в которой её отец держит, и улетит, чтобы никогда в неё больше не возвращаться. Но пока что больше всего внимания на Матильду обращает только её отец. Хвастает на весь город, какая у него дочка красивая, буквально навязывает её всем богатым женихам, словно дойную корову какую-то. Долгое время Матильда отбивалась, отнекивалась от этих пропахших пивом уродов, но, когда отец пришёл к ней с приглашением от самого короля, решила съездить посмотреть – может быть, хоть этот на что-то годен…
И вот пожалуйста. Теперь нужно эту дурацкую солому в золото превратить, иначе ей голову отрубят. Не соломе отрубят, конечно, а Матильде. А она не то что солому в золото превращать, но вообще прясть не умеет, веретено в руках не держала никогда. В кои-то веки приходится признать, что прав был её отец, когда говорил, что девушка всё понемногу уметь должна – и пряжу прясть, и шить, и готовить, а она всю ставку на одну только свою красоту сделала, надеялась, что только она, красота, из отцовских когтей ей выбраться поможет. Ага, помогла, как же! Продал её папаша. Продал королю, которому, кстати, вовсе и не красота её нужна.
Матильде становится жаль себя. Так жаль, что она чувствует давно забытый жар в груди – и плачет, впервые за долгое время плачет навзрыд, и от этого ещё сильнее пугается.
Ах, нужно было ей выйти замуж за того пастуха… Гюнтера… или Готарда… или как там его звали? В любом случае выглядел тот парень как отпетый мерзавец, беспомощный к тому же. Впрочем, нет, лучше уж совсем без мужа, чем с таким… Геберхардом? Гумбертом? Но вот ведь как получилось – сказала она тогда «нет» этому… да неважно, как его… и оказалась здесь. Ну почему всё в жизни так по-дурацки устроено?
И тут, не щёлкнув замком и даже не приоткрывая дверь, в её комнате оказался странный маленький человечек.
Кожа у него красная, словно ошпаренная, усы чёрные, и шляпа тоже чёрная. Ходит как-то странно, сгорбившись, ножки тоненькие, тощие, а штаны на заду отвисают так, будто в них свёрнутый хвост запрятан. Смотрит он на Матильду своими тёмными, как ночь, глазами и говорит:
– Да, фрейлейн, вижу, попали вы в переделку. Но вам повезло, я-то как раз умею солому в золото превращать. Хотите сыграть со мной на золотую солому?
Он улыбается, показывая свои мелкие частые зубы, острые и блестящие, словно жемчужины.
– Ч-что?.. Как это сыграть? – спрашивает Матильда. – И кто вы вообще такой?
Спрашивает, хотя уже сама прекрасно понимает, кто перед нею.
Своей рукой – или, скорее, лапой с длинными красными когтями – человечек срывает с себя шляпу, и Матильда видит на его голове два небольших, но острых рога.
– Кто я? Дьявол, конечно, – небрежно говорит он и добавляет: – Впрочем, ты и так уже догадалась.
