— Обещаете?
— Обещаю.
Видя, что мальчик опустил глаза, чтобы не показывать их предательского блеска, Шильф кладет ему руку на плечо.
— Лиам, — начинает он спрашивать, — тебя похитили по пути в Гвигген?
— Это мой папа сказал?
— Просто ответь мне.
— Мой папа не лжет. Он больше всего любит правду.
— На первом месте у него ты, — говорит комиссар. — Правда только на втором.
Лиам снова поднимает голову, он опять стал похож на уменьшенного взрослого.
— Если я отвечу, что меня не похищали, а папа скажет наоборот, то может ли оказаться так, что правда то и другое?
— Да, — не задумываясь, отвечает комиссар.
— Тогда я скажу, что ничего не знаю о похищении.
— Кто отвозил тебя в Гвигген?
— Папа.
— Ты уверен?
— Я спал. Когда проснулся, было уже темно и я лежал в незнакомой кровати. Разве не так записано в протоколе?
— Более или менее. — Шильф быстрым движением смахивает с губ и подбородка улыбку. — Но моя работа — расспрашивать о таких вещах, которые я и без того знаю. Не может быть так, что у тебя очень крепкий сон?
— Дети так уж устроены, — совершенно серьезно говорит Лиам. — Кроме того, таблетки, которые принимаешь на дорогу, очень усыпительны.
— Ты мне их покажешь?
— У меня было только две — туда и обратно.
Комиссар кивает и смотрит через голову Лиама на рисунок, который висит у него на стене. На темно-синем фоне в правом нижнем углу изображена Солнечная система. Стрелка, направленная на группу из двадцати звезд, указывает на крошечную точку, которую в этой группе представляет собой Солнце со всеми его планетами. Следующая стрелка сводит эти звезды до едва различимой частицы, затерявшейся в туманности Млечного Пути. Млечный Путь составляет, в свой черед, пятнышко размером с ноготок в скоплении галактик, входящем, наряду с огромным скоплением других галактик, в один суперкластер. Наконец, этот суперкластер представляет собой всего лишь небольшую туманность в общем пространстве известного науке универсума, который в виде туманного диска накрывает сверху всю картину. Над изображениями помещена надпись: «Для астронома галактики то же, что атомы для физика-ядерщика».
Перефокусировав взгляд, Шильф видит в стекле на темном фоне отражение своего лица. У него такое ощущение, словно эта картина — единственное окошко, через которое отсюда можно выглянуть в мир.
— Папа рассказывает тебе о своей работе?
— Папе нравится, что я еще не все понимаю. Когда он объясняет мне, это подталкивает его мысль.
— И тебе интересно то, чем он занимается?
— Я тоже исследую время. Раньше я часто, лежа в постели, пытался уловить миг. Я затаивался, поджидая, и потом вдруг шептал: «Вот». Но получалось, что миг либо еще не настал, либо уже прошел. Сейчас-то я, конечно, знаю, что время — это совсем не то. И что эти штуки, — машет он в сторону тикающего у кровати будильника, — все врут.
— И что же такое время?
Необыкновенно оживившись, Лиам поворачивается к столу и принимается рыться в ящике, пока не находит бумагу и карандаш. Шильф наклоняется над ним, чтобы лучше видеть. Почуяв детский запах чужой головы, он начинает дышать через рот. Лиам рисует на бумаге два красных кружка на расстоянии одной ладони один от другого.
— Что это? — спрашивает он.
— Не имею понятия, — отвечает Шильф.
Лиам нетерпеливо стучит карандашом по листку:
— Между ними есть что-то общее?
— Они похожи. Больше ничего не могу сказать.
— Прекрасно. А теперь?
Он ставит кончик мизинца в один кружок, а большого пальца — в другой.
— Теперь они между собой связаны, — говорит комиссар.
— А теперь представьте себе, что мы — это кружки, а листок — трехмерное пространство, тогда как рука просунулась из следующего, неизвестного измерения…
— Ты говоришь о случайности, — говорит Шильф.
— Нет! — возмущенно возражает Лиам. — Из четвертого измерения. Вы же спрашивали про время!
— Для кружков твоя рука — это случайность. Или чудо.
Лиам задумывается:
— Может быть.
— Ты все это сам придумал?
— Почти что. Немножко помог папа. Он всегда говорит, что, в сущности, занимается решением совсем простых загадок.
— Только мы, к сожалению… — тут Шильф постучал пальцем сначала себе по лбу, затем Лиаму, — всего лишь красненькие кружочки на белой плоскости.
Хотя для улыбки Лиама еще нет готового веера морщинок, по которым она могла бы растекаться, и ей приходится прокладывать себе новые пути, она обнаруживает, как велико его сходство с Себастьяном. В точности как отец, он обеими руками взъерошивает себе волосы. На его руках нет ни одного комариного укуса.
— А вы, когда были маленьким, — спрашивает Лиам, — тоже были исследователем?
— Да, — говорит Шильф. — Я любил разговаривать с насекомыми.
— Это же не имеет никакого отношения к физике!
— Иногда я часами простаивал над бочкой под водосточной трубой и вылавливал из воды упавших туда пчел. Я думал о том, что это значит для пчел.
— Вы хотели стать ветеринаром?
— Для пчел моя рука была вмешательством судьбы. Тоже своего рода четвертым измерением.
— Вы — фрик, — говорит Лиам.
К тому моменту, когда Шильф щелкает его по носу, для обоих стало уже привычным делом смеяться заодно. Шильф направляется к двери. На душе у него легко.
— Не забудьте о своем обещании, — говорит Лиам.
— Ты знаешь Оскара?
— Да, Оскар — он крутой!
— Как думаешь, стоит мне его навестить?
— Еще бы!
На прощанье Шильф поднял ладонь, и Лиам помахал ему в ответ.
Остававшийся в коридоре Себастьян так и стоит там, не двигаясь с места. Он до краев полон смятения; из детской комнаты до него доносятся тихие голоса и смех. Шильф проходит мимо него к выходу.
— До свиданья, — говорит комиссар и снова повторяет: — Вы мне очень помогли.
Едва Шильф ступает на лестницу, чтобы спуститься, над головой у него начинает рассыпаться черепичная крыша. Стропила разваливаются, падает коньковая балка, рушится каркас кровли. Молниеносный распад кирпичной кладки, начавшись с верхнего края, распространяется по периметру здания, как спущенная петля распускаемого свитера. Исчезает фундамент, земля смыкается. Карандаш вбирает линии строительного чертежа, пока от него не остается пустой лист. Из головы архитектора испаряется, превратившись в туманную дымку, идея пятиэтажного дома в стиле семидесятых годов девятнадцатого века. Где-то пронзительно звучит тревожный крик взлетающего какаду.
