и лучистых глазах нового первого зама ощущалась тигриная вкрадчивость.
Какой Булька идиот! Отговаривала же она его идти в наркомвоенморы, убеждала, что это ошибка, что нельзя выпускать из рук рычаги — обязательно кто-нибудь перехватит. Не послушал. Сказал: «Ничего ты, Верунчик, не понимаешь. С Гитлером наш договорится, фюрер ему нравится. Споются. И останутся только японцы. Ключ — не на западе, на востоке. А восток — это Тихий океан, флот. У кого флот, тот и будет царь горы. За Наркомвнуделом будешь доглядывать ты. Если кто-нибудь станет борзеть — свернешь шею. Ты ведь у меня умница».
Именно потому что умница, Вера и включила тревогу.
Обнадеживало, что грузин задержал свой котовий взгляд на ее гимнастерке, обтягивающей бюст. Ценитель красоты — это отлично.
Методология отработана. Притащить в зубах мышь — Фриновского, на блюдечке. Доказать новому начальнику свою незаменимость в качестве руководительницы Особой группы. Соединить полезность с приятностью. И всё, Смерть снова на поводке. Можно жить дальше.
Эх, как всё было бы просто, если б не «гарантия».
Питдог держал Веру крепко, не вырвешься. После первой же случки (более изысканным словом половые привычки Бульки назвать было трудно), еще не отдышавшись, он сказал: «Хочешь быть совсем моей? Чтоб я тебе верил и тебя не опасался? Тот, кого я опасаюсь, долго на свете не живет». «Конечно, я хочу быть твоей и только твоей, больше всего на свете», — разумеется, ответила Вера. Тогда он объяснил про «гарантии» и продиктовал письмо.
Оно лежит у Бульки в сейфе, вместе с другими «гарантиями» и прочими секретами. Если Фриновского арестуют, сейф вскроют. И ничто — ни ум, ни привлекательность — Веру не спасут. «Теперь я сгорю — ты тоже сгоришь», — сказал Булька. Так и есть.
Вот о чем Вера думала в глухой предрассветный час, по дороге из наркомата домой — даже не о сбежавшей американке, поисками которой занималась все последние дни.
Дело она взяла на личный контроль из-за Бокия. Не хватало еще, чтобы ниточку, ведущую из-за границы к Барченке, бокиевскому помощнику, зацепил кто-то другой. Мало ли до чего докопаются, если снова поднимут благополучно закрытое дело. Например, до того, что у врага народа была связь с капитаном госбезопасности Жильцовой. Свои интимности Вера всегда оберегала, никто посторонний не знал, с кем она кувыркается в постели. Члену партии и заслуженному чекисту моральная неустойчивость не к лицу.
Была и еще одна идея, перспективная. Если сделать своим личным агентом владелицу американского сыскного агентства, это выход из внутренней сферы во внешнюю. Экспансия на территорию Особой загрангруппы, которой руководит майор госбезопасности Зиновий Ильич Энтин, давний соперник и недоброжелатель. И потом, шажок за шажком, дожимать его. Камень на камень, кирпич на кирпич, кончится Энтин Зиновий Ильич.
Но операция «Американка» пошла наперекосяк. Недооценила Вера тихую пожилую леди. Знала, что имеет дело с серьезным кадром, но обманулась внешностью. Думала, что это умная, хитрая старуха, а это баба Яга — Костяная Нога. Устроила погром в Санатории. Всю охрану вместе с комендантом пришлось в землю закопать, назначить новую. Чтоб не выносить сор из избы. Объект повышенной секретности, числится за Особой группой, никто ничего не узнает, но все равно ЧП. У капитана госбезопасности Жильцовой брака в работе быть не должно.
Ничего. Никуда американка не денется. Ее помощница под контролем. Раз она перестала осторожничать, получила задание сопровождать Линдбергов, значит, рано или поздно совершит ошибку. Например, отлучится в уборную. А там сердечный приступ, увезли на «скорой». И поможет найти свою начальницу, никуда не денется. Рано или поздно Баба Яга высунется из чащи. Учитывая новые обстоятельства, нужно будет сразу же ее дематериализовать. Не до экспансии. Уцелеть бы.
— Сиди, жди, — сказала Вера шоферу, выходя из машины у подъезда. — Переоденусь, сделаю пару звонков и спущусь. Бутербродов тебе принесу, ты же не обедал. С колбасой, без масла, так? И подарок захвачу для твоей Марьянки, ей же завтра пять лет.
С сотрудниками она всегда была по-сестрински заботлива, памятлива на мелочи. Это нетрудно, а люди ценят.
— Спасибо, Версергевна, — растрогался Михалыч. Он имел собственных подчиненных, но возить начальницу никому не доверял. За ним Вера была как за каменной стеной. Слежку не прозевает, из ловушки вырулит. Пытался уже Зиновий Ильич устроить дорогой коллеге дорожную аварию. Чует, что Вера к нему подбирается.
Дежурная по подъезду улыбчиво поздоровалась.
— Товарищ Жильцова, вам пакет.
Вынула из ячейки обычный конверт.
В лифте Вера рассмотрела — удивилась. Без сургучных печатей, без штемпелей, без маркировки. Никогда таких не было. Открыть дома, в резиновых перчатках. Говорят, у Энтина в лаборатории разработали ядовитый реактив. Наносится на бумагу, впитывается через подушечки пальцев.
Привычно проверила контрольную нитку на двери. Вошла.
Квартира у Веры была из жиллимита высшего комсостава НКВД. Три комнаты.
Стянула чертовы сапоги, сняла форму. Открыла платяной шкаф, прикинула: зеленое шелковое, белый поясок, чесучовый пиджак, туфли тоже белые. Но сначала душ.
Нет, сначала непонятный конверт.
В перчатках, осторожно, разрезала. Вытянула одну-единственную страничку. Сморгнула.
На страничке было написано: «Shall we continue?»[10]
Китайская Мата Хари
После ужина в «Тереме-теремке» Эдриан снова спал на кровати, где провела две последние ночи своей жизни Масянь. Он велел прислуге не менять белье. От Масянь не осталось ни запаха, ни даже приставшего к наволочке волоска, но молодой человек надеялся, что может быть, здесь она явится ему во сне. Нет, не приснилась. Исчезла и из этого мира, и из мира сновидений. Остались только вещи в шкафу да чемоданчик с разнообразными профессиональными инструментами, назначение большинства которых Ларру было неизвестно. Он сказал «дорогому учителю» в первый же день их трогательной дружбы, что хочет предать тело напарницы погребению. Доихара ответил, что его люди следов не оставляют. Тех, кто должен исчезнуть, кажется, сжигают, а впрочем он подобными мелочами никогда не интересовался — нужно доверять подчиненным.
Вот огонь Эдриану снился. Ослепительно яркий, но такой холодный, что спящий дрожал под пуховым одеялом. Пламя приснилось и в эту ночь, но впервые оно не леденило, а согревало кровь. Потому что Эдди во сне вдруг догадался: огонь и есть Масянь. Это она прощается с ним, и теперь, когда он это понял, больше уже не приснится.
Он пробудился с лицом мокрым от слез. Было очень рано, солнце еще не взошло, а лишь наполнило комнату предутренним светом, и на этом розовом фоне выделялся силуэт человека, сидящего перед кроватью в кресле.
Эдриан протер глаза, но видение не исчезло, а наоборот
