грубый…
— Не найдут. Я не люблю грубый секс.
— Ваш муж… — Кевин покосился на мое обручальное кольцо.
— Они будут преследовать моего мужа?
— Не исключено. Могут и к нему приставить частного детектива. Допустим, вы зафиксировали травмы у врача. Они заявят, что их нанес не ответчик, а ваш муж — в припадке ярости или ревности.
Передо мной мелькнула картина: Гай на свидетельской трибуне.
— В вашей семье есть психические заболевания?
Я молча уставилась на него.
Вы оба смотрели на меня.
— Нет.
Кевин покосился на тебя и снова обратился ко мне:
— Значит, никаких психических заболеваний?
— У родственников было. Но не у меня.
Вы молчали, ожидая подробностей.
— Моя мать покончила с собой, когда мне было восемь лет. Она долго страдала от депрессии. По-видимому, после рождения детей ее состояние ухудшилось. — Я не смотрела на тебя, но чувствовала, что ты внимательно меня слушаешь. — Кроме того, когда моему сыну было шестнадцать, ему поставили диагноз «биполярное расстройство». Было несколько серьезных эпизодов. Он трижды лежал в клинике. Сейчас живет в Манчестере, в общежитии, регулярно принимает лекарства и, по-моему, неплохо себя чувствует. Правда, мы не так часто общаемся, и это меня, конечно, тревожит…
Когда я начинаю говорить об Адаме, меня трудно остановить. Вот почему я стараюсь не упоминать о нем в повседневной жизни — не могу заставить себя рассуждать о сыне в общих словах. Тот, с кем я о нем общаюсь, должен знать предысторию. Наша семья стояла тогда на грани распада. Я готова была бросить работу, продать дом и жить под мостом, если бы это помогло Адаму. Но тебе и молодому детективу это было неинтересно, и я оборвала себя на полуслове.
Кевин вопросительно посмотрел на тебя, словно пытаясь понять, насколько далеко он может зайти, и мягко сказал:
— Маниакальная депрессия передается по наследству, не так ли? Ваша мать, потом ваш сын…
— На самом деле, — возразила я, — генетическая связь не доказана, это не более чем гипотеза. Экологические факторы часто играют… играют свою роль… В общем, по-настоящему науке еще ничего не известно.
— А сами вы никогда ничем таким не страдали?
Я криво улыбнулась.
— Ну, в двадцать с небольшим я несколько месяцев посещала психотерапевта. Разве не все через это проходят? — Я переводила взгляд с тебя на Кевина и обратно, но ни один из вас не улыбнулся мне в ответ. — Я была молодая мать с двумя детьми, докторская диссертация продвигалась с большим трудом, абсолютно нормально, что мне… — Вы оба молчали. — После рождения дочери я пережила краткий период послеродовой депрессии. Примерно через полгода все прошло, я даже не…
Кевин поджал губы.
— Следствие обязано сообщить адвокату все данные, которые могут помочь подзащитному. Это называется «обязательное раскрытие информации».
Это самое раскрытие информации впоследствии сыграет в нашей судьбе решающую роль, хотя тогда мы даже не подозревали, каким образом.
— А что насчет него?
Кевин пожал плечами.
— К сожалению, в обратном направлении это не работает. Защита не обязана раскрывать информацию о клиенте. Единственная обязанность защиты — добиться его оправдания.
Я помолчала.
— Мой муж не должен ничего узнать. Как и мои дети. Мой сын очень раним, у него неустойчивая психика. Я не допущу, чтобы нашу жизнь вывернули наизнанку.
— Ну да, — сказал Кевин.
В этот момент возле нашего столика остановилась женщина, толкавшая перед собой коляску с ребенком. Она что-то искала в полиэтиленовом пакете, перекинутом через ручку коляски. «Вот, держи!» — сказала она в пространство, а затем положила ребенку на колени синего пластмассового зайца. Мы подождали, пока они уйдут, потом продолжили.
— Вы попадаете в категорию, которую у нас в отделе называют «жертвы, которым есть что терять», — просто, без осуждения сказал Кевин. — Молодых девочек часто легче уговорить обратиться в суд. Честно говоря, они плохо представляют, что их ждет, и не задают вопросов. Но женщины постарше, особенно с образованием, их задают. Мы постоянно спорим между собой — что мы должны говорить жертвам, а чего не должны. Некоторые считают, что женщин должны вызывать в суд повесткой, иначе нам никогда не повысить процент обвинительных приговоров.
Он заметил на моем лице тревогу.
— С человеком вроде вас мы никогда так не поступим; мы иногда идем на это в случаях домашнего насилия, когда знаем, что в следующий раз жертву точно убьют.
— Они спустят на меня всех собак. — Я произнесла это без жалости к себе. — На меня и мою семью.
До сих пор ты хранил молчание, но тут подался вперед и тихо и серьезно сказал:
— Ты имеешь право на анонимность.
— Ну, широкая публика не сможет прочитать ваше имя в газете, это правда, — подтвердил Кевин. — Но защита может вызвать в качестве свидетеля любого члена семьи, если сочтет, что его показания помогут их клиенту. Не говоря уже о ваших коллегах, которые присутствовали на той вечеринке.
В тот вечер собрались почти все, кем я восхищаюсь в своей профессии, начиная от Фрэнсис из Бофортовского института и заканчивая профессором Рочестером, не говоря уже о знакомых Гая. Если дело дойдет до суда, никто из них не вспомнит, что я была первой, кто повторил эксперимент Ведекинда. Мое поколение начинало с ручного секвенирования ДНК, с многочасового сидения в лабораториях и перешло к прямому анализу образцов в компьютерных комплексах стоимостью в миллион долларов и размером со стиральную машину. Мы — пионеры секвенирования белка. Я работала в команде, которая открывала гены и сразу же давала им имена, зная, что этими именами будут пользоваться до тех пор, пока существует наука. Но если я обращусь в суд, все это будет забыто. Независимо от того, какие гипотезы я выдвинула и сколько открытий сделала, независимо от моих научных заслуг всю оставшуюся жизнь меня будут оценивать не по тому, что сделала я, а по тому, что сделали со мной. Я буду женщиной, которую изнасиловал Джордж Крэддок. И не более того.
— Почему им до сих пор это позволяют? — В моем голосе прозвучало отчаяние — непозволительная для меня роскошь.
— Ключевой момент — взаимное согласие. И защита всегда его использует. Хорошо, что вы человек с положением и репутацией. Не то что девчонки из рабочих пригородов… — Он покачал головой. — Напьются в компании, и…
Меня замутило.
— Но адвокаты, которые защищают насильников… — тихо проговорила я.
Кевин пожал плечами:
— Их сколько угодно.
Последовало долгое молчание. Вы с Кевином ждали, внимательно наблюдая за мной. Я почувствовала, как меня снова накрывает волна отчаяния. В последней попытке не захлебнуться в нем я спросила:
— И каковы, вы считаете, наши шансы?
